Резко разворачиваюсь к ней и вскрикиваю:

— Если любят – доверяют! — всплескиваю руками, эмоционально говорю. — Он просил меня доверять ему. Доверять – несмотря ни на что. Но в ответ он сам не доверял мне, Марин! Он не рассказал, когда я спросила, что у него случилось! Он сказал, что всё хорошо, и чтобы я не переживала. А потом просто отмахнулся от меня, словно я для него никто! Я любила его!!! — чувствую, как по моим щекам текут горькие слёзы, но я даже не смахиваю их.

Белова встаёт и делает шаг по направлению ко мне. Я же тяжело дышу, пытаясь успокоиться. Мне больно. Мне чертовски больно.

— Почему ты не осталась, не поговорила с ним, не рассказала, что у тебя на сердце? Почему ты сбежала как трусиха, которой ты всегда и была?! В тот момент ты думала только о себе!

Её слова хлестнули меня будто пощёчина, и я отшатнулась, врезаясь спиной в подоконник. От её слов мне стало ещё больнее. Потому что я не была трусихой. Я поступила так, потому что на то были свои причины. Если бы это был кто-то другой, я бы осталась, не поверила ему и дождалась Егора, чтобы всё выяснить. Но как раз этому человеку я не могу не верить. Это было написано в его глазах.

Я отвернулась, уперевшись ладонями в подоконник, прикрыв глаза. Мне тоже больно, но никто этого не понимает и будто бы не видит. А что ты вообще хочешь, Соня, когда ты сама закрылась ото всех? Ты сама виновата.

— Сонь, я не хотела, — тихий голос услышала позади себя, но я не оборачивалась. — Не хотела тебя обидеть.

Глубоко вздохнув, приоткрыла сухие губы:

— Всё хорошо, Марин. Ты могла бы меня оставить одну? Я хочу побыть в одиночестве, — мой голос был глухим и будто потухшим. Почти неживым.

— Соня, — её рука коснулась моего плеча, но я никак не отреагировала.

— Пожалуйста, — до сих пор не открыв глаза, прошептала, но так, чтобы Белова услышала.

Помедлив, подруга всё же убрала руку с моего плеча.

— Хорошо. Если ты так хочешь, то я оставлю тебя. Но, Соня, я действительно не хотела тебя обидеть.

— Знаю.

Это всё, что я сказала, а через некоторое время услышала отдаляющиеся шаги, голос Антошки. А через ещё какое-то время хлопнула дверь. Только тогда я шумно выдохнула. Но понимала, что расслабляться мне ещё рано – вот-вот я услышу топот детских маленьких ножек и громкое “мама”. Лишь ночью, в полутьме, при неверном лунном свете, я смогу отпустить все свои чувства на свободу и тихо всхлипнуть в подушку, позволяя предательским слезам соскользнуть с моих ресниц и упасть на кожу щёк.

Лишь только тогда.

И вот я уже слышу тихий топот Поли и громкое:

— Мамочка!

Быстро нацепив улыбку на лицо, развернулась к двери, присела на корточки, раскрыв руки, ожидая поймать в свои объятия своё маленькое персональное счастье.

— Поля, бусинка моя, вставай, — присела на край кровати и протянула руку к светлой макушке дочери. Ласково провела по кудряшкам.

На лице тотчас же расползлась улыбка. Так происходит всегда, когда я вижу это маленькое солнце.

Тёмные пушистые реснички затрепетали и веером распахнулись. На детском личике появилась улыбка, хоть и глазки совсем ещё сонные.

— Доброе утро, мамочка! — сонным голосом пролепетала Поля.

— Доброе утро, моё солнышко! — наклонившись, поцеловала её в макушку. — Вставай, Поля. Нужно идти завтракать и ехать в садик, а маме на работу. Хорошо?

— Хорошо, мамочка! — уже звонко прощебетала дочка, и я, последний раз улыбнувшись, встала с кровати дочери.

Пока малышка умывалась и собиралась, потому что она у нас уже самостоятельная девочка и всё может сделать сама, я приготовила ей завтрак. Поставила на стол и стала ждать Полину.