– Давай, красотулька, приходи в себя, очнись, всё хорошо, они ушли. Давай, вставай! – Словно дитя родное, прижимая её к груди, упрашиваю и уговариваю ту подняться. Шок, конечно, шокирована; столько раз находиться в сантиметре от смерти, тут любой не выдержит.

– Прости, Лёш, прости, я и вправду слабая, я должна была послушаться тебя, прости…

– О чем ты, – словно пытаясь её убаюкать, шатаясь вперёд-назад, ещё сильнее прижимаю к себе, не знаю зачем, целую в темечко. – Всё хорошо, мы живы, забираем воду и валим, давай, поднимайся, мы должны идти, пока никто не пришёл.

– Тебя изнасиловали из-за меня, прости…

– Не извиняйся за это, глупая, это не стоит даже твоих мыслей. Мне жаль, что тебе пришлось это видеть…

– Но они…

– Всё хорошо, давай, поднимайся, быстрее! – Встав, потянул её за рукав и поднял на ноги. Слава богу, она оказалась достаточно глупой и восприняла увиденное и вправду за изнасилование, хотя на самом деле, не считая моей поцарапанной головы, разбитого носа и губы, я испытал истинный кайф. Ощущение, которое не повторить никакой дрочкой: столько баб, и за руки, и за ноги, и на члене. В момент, когда я поднял бёдра, вогнав член той пиздоте по самые яйца, я был на седьмом небе от счастья. И, хорошо что эта малая, от испуга не смогла этого понять!

Собрав все бутылки в кучу, понимаю, в одиночку мне их не унести. Эта дурочка ещё трясётся, её ноги подкашиваются, сама она потеряна, в прострации. Если не придёт в себя, может ещё отстать в джунглях, потеряться, поддаться панике или, не дай бог, заверещать, приведя к нам тех, кого кошки назвали Чав-Чав. Открутив бутылку, единственную пятилитровку, я с размаха холодной водой плеснул на неё, заставив спохватиться, сжаться и выругаться на меня.

– Зачем?!

– Затем, очухалась? Пришла в себя?

Девушка испуганно оглянулась, обхватила себя руками, сжалась и кивнула.

– Отлично, тогда бери бутылки и пойдём! Хватит сопли жевать! – Прикрикнул на неё я, и мы, в спешке, почти не глядя под ноги, двинулись по маякам обратно. Страха почти нет. После пережитого я перестал бояться местных и стал переживать исключительно об Оксане. Вот за неё я действительно боялся, за неё и тех, кто остался на побережье.

– Там же одни женщины, одни беззащитные женщины… – Повторял я, как оказалось, вслух, а не про себя. И слова мои дошли до нежеланных ушей Оксаны, что, услышав, только и смогла, что вновь разрыдаться, прибавив шагу. В таком состоянии, в котором мы шли, вероятность попасть в ловушку существенно возрастала. С занятыми руками, с копьём чуть ли не в зубах, мы продирались через джунгли. Где-то шли, где-то ползли, где-то чуть ли не на корточках пробирались под завалами, коих до этого не видели. Произошло самое худшее – мы потерялись, сбились с маршрута и в конце концов, только под вечер оказались на пляже. Не на нашем, а каком-то другом. По форме мелководья и закруглённости берега понять, в какую сторону идти, не смог. Небо над нами, как и солнце, чужое, хотя, если дождаться луны, то, в принципе, сделать кое-какие выводы можно.

– И… что дальше, Алексей, куда ты… мы дальше пойдём? – В надежде на меня, впервые с момента, как мы выдвинулись от реки, произнесла хоть что-то Оксана.

– Понятия не имею. Лучшим вариантом было бы идти в обе стороны и…

– Не бросай меня! – Выронив из рук все бутылки, прыгнула мне на спину девушка. – Пожалуйста, не бросай, меня без тебя убьют!

– Да тише ты, тише. Не брошу. – В отличие от неё, я сосудами не разбрасывался. Если продырявлю тару, будет беда, всё же, хрен поймёшь, где мы и как долго ждать помощи. Ещё непонятно, будет ли эта сраная помощь, или мы в этом непонятном болоте с концами застряли. – Сейчас посидим немного, ночи дождёмся, а там дальше пойдём. Ты как, ещё ходить способна?