– А, ну конечно, я держу сторону… орла! Да! Великого орла, властелина неба!

К его облегчению, ответ был встречен приветственными возгласами.

– Значит, ты и вправду друг, – заключил рыцарь. – Я рад, что убил его, а не тебя. Поехали, мы проводим тебя в город. Через ворота Камоллии после захода солнца не пропускают повозки, поэтому поспешим.

– Ваша доброта, – сказал брат Лоренцо, – оставляет меня в неоплатном долгу. Дозвольте мне узнать ваше имя, чтобы вечно повторять его в смиренной молитве!

Шлем с клювом коротко качнулся в сердечном кивке.

– Я из контрады Орла. Люди зовут меня Ромео Марескотти.

– Значит, ваше бренное имя – Марескотти?

– Что значит имя? Орлы живут вечно.

– Только Небеса, – возразил брат Лоренцо, чья природная въедливость временами пересиливала благодарность, – могут даровать вечную жизнь.

Рыцарь улыбнулся.

– Тогда орел, – ответил он, развеселив своих спутников, – любимая птица Девы Марии.

Когда Ромео и его кузены доставили монаха с повозкой к названному им дому в Сиене, сумерки уже сменила темнота и недоверчивая тишина накрыла город. Двери и ставни были закрыты, засовы задвинуты, чтобы в дома не проникла нечисть, просыпающаяся с приходом ночи, и если бы не луна или случайный прохожий с факелом, брат Лоренцо неминуемо заблудился бы в густом лабиринте крутых городских улиц.

Когда Ромео спросил, к кому он направляется, монах солгал. Он слишком хорошо знал о кровавой вражде между Толомеи и Салимбени, чтобы понимать – в случае неудачного стечения обстоятельств признание о его визите к великому мессиру Толомеи может оказаться роковым. Он не знал, как поступят Ромео и его кузены, при всей их готовности помочь, и какие непристойные сплетни поползут по городу, скажи он правду. Поэтому монах ответил, что едет в мастерскую маэстро Амброджио Лоренцетти – из всех сиенцев он знал лишь его одного.

Амброджио Лоренцетти был даровитый художник, снискавший широкую известность своими фресками и портретами. Брат Лоренцо никогда не встречал его лично, но помнил, как кто-то рассказывал, что этот великий мастер живет в Сиене. Не без трепета чернец назвал это имя Ромео, но когда молодой человек ничего не возразил, монах уверился, что поступил правильно.

– Ну что ж, – сказал Ромео, осаживая лошадь посреди узкой улочки. – Вот мы и приехали. Синяя дверь.

Брат Лоренцо огляделся, удивившись, что прославленный мастер живет в столь убогом месте. От мусора и помоев было некуда ступить, и тощие кошки сверкали глазами с порогов и из темных углов.

– Благодарю вас, – сказал он, слезая с повозки, – за неоценимую помощь, добрые господа. Небеса по справедливости вознаградят ваше великодушие.

– Отойди в сторону, монах, – отозвался Ромео, спешиваясь. – Мы внесем гроб в дом.

– Нет! Не трогайте его! – Брат Лоренцо попытался встать между Ромео и гробом. – Вы мне и так достаточно помогли.

– Чепуха! – Ромео едва не отпихнул монаха в сторону. – Как ты собираешься его втаскивать без помощи?

– Я не… Бог подскажет мне способ! Маэстро поможет!

– У художников острый глаз и верная рука, но не сила. – На этот раз Ромео действительно отодвинул собеседника в сторону, но сделал это мягко, помня, что имеет дело со слабым противником.

– Нет! – воскликнул он, чуть ли не кидаясь на гроб грудью, желая заботиться о нем в одиночку. – Я вас умоляю… Нет, я приказываю!

– Ты мне приказываешь? – чуть не рассмеялся Ромео. – Эти слова разжигают во мне любопытство. Я же спас тебе жизнь, монах! Отчего это ты вдруг не в силах принять мою доброту?

По другую сторону синей двери, в мастерской, маэстро был занят обычными для этого времени суток делами: смешивал и пробовал краски. Ночь принадлежит смелым, безумцам и художникам – часто в одном лице, – и это прекрасное время для работы, потому что все заказчики уже дома, едят, пьют и спят. Никто не побеспокоит маэстро после заката.