– Зачем? – спросил Олдермен.

– Он спрашивает зачем, – сказал Джонни.

– Без понятия, – пожал плечами Холодец.

– Я думаю, – нерешительно начал Ноу Йоу, – что… э-э… гробы и все прочее выкопают и куда-нибудь перенесут. Наверное, есть какие-то специальные места.

– Я против! – объявила покойная миссис Сильвия Либерти. – Я уплатила за свой участок пять фунтов, семь шиллингов и шесть пенсов! И отчетливо помню содержание Документа. Там говорилось: Место Последнего Упокоения. И ни слова о том, что Спустя Восемьдесят Лет Ваш Прах Выкопают и Перезахоронят, дабы живые могли построить… как это?..

– Современные Специально Спроектированные Офисы, – подсказал Уильям Банни-Лист. – Что бы это ни значило.

– Наверное, их спроектировали специально, – предположил Джонни.

– Пойти с молотка за пять пенсов! Стыд и срам! – воскликнула миссис Либерти.

– Вот вам живые! – с горечью воскликнул Уильям Банни-Лист. – Совершенно не думают об угнетенных меньшинствах.

– Понимаете, – несчастным голосом проговорил Джонни, – мэрия говорит, содержать кладбище чересчур накладно, а земля дорогая…

– А что это за Сплинберийские муниципальные власти? – спросил Олдермен. – Куда подевался городской совет Сплинбери?

– Не знаю, – сознался Джонни. – Никогда о нем не слышал. Послушайте, я тут ни при чем. Мне здесь тоже нравится. Я и Холодцу говорил: мне не по душе то, что происходит.

– Так что же ты намерен предпринять? – поинтересовался Олдермен.

Джонни попятился, но наткнулся на роллс-ройсовую усыпальницу мистера Порокки.

– Ой, нет, – сказал он. – Только не я. Это не мое дело!

– Разве? – удивилась покойная миссис Сильвия Либерти. – В конце концов, ведь именно ты нас видишь и слышишь.

– Остальные нас просто не замечают, – прибавил мистер Порокки. – Ноль внимания.

– Мы весь день из кожи вон лезли, – сказал Олдермен.

– Гуляют тут всякие с собаками, – буркнул Уильям Банни-Лист. – Ха! Пяти минут на месте не постоят, все бегом.

– Даже старая миссис Тахион и та… – вздохнул мистер Порокки.

– А она ведь умалишотка, – сказал Олдермен. – Бедняжка.

– Остаешься ты, – подытожил Уильям Банни-Лист. – Ты должен пойти к этим муниципальным как-их-там и объяснить, что мы – не намерены – переезжать!

– Меня никто не станет слушать! Мне всего двенадцать! Я даже голосовать еще не имею права!

– Зато мы имеем, – сказал Олдермен.

– Да ну? – усомнился мистер Порокки.

Мертвецы сгрудились около него, как американская футбольная команда.

– Мы ведь остаемся совершеннолетними, верно? По бумагам?

– Да, но мы мертвы, – напомнил мистер Порокки.

– Теперь голосовать можно с восемнадцати лет, – сказал Джонни.

– Неудивительно, что в людях не осталось уважения, – проворчал Олдермен. – Говорил же я: стоит допустить женщин к голосованию, и пиши пропало…

Миссис Либерти гневно сверкнула на него глазами.

– От имени умерших голосовать нельзя, – вмешался Уильям Банни-Лист. – Это называется «персонация». Незаконная Выдача Себя За Другое Лицо. Я был кандидатом от Революционной Рабочей Партии Солидарности и знаю.

– Я никому не предлагаю воспользоваться моим голосом, – сказал Олдермен. – Я хочу воспользоваться им лично. Никакой закон этого не запрещает.

– Верно…

– Я пятьдесят с лишним лет верой и правдой служил этому городу, – продолжал Олдермен. – И не вижу, отчего бы мне не поучаствовать в голосовании. Оттого только, что я мертв? Демократия – вот главное.

– Народная демократия, – вставил Уильям Банни-Лист.

Воцарилось молчание.

– Ну… – сказал несчастный Джонни, – я погляжу, что можно сделать.

– Молодчина, – одобрил Олдермен. – И газету не худо бы доставлять каждый день.

– Нет. – Мистер Порокки покачал головой. – Так трудно переворачивать страницы…