Мне нравилось это место – в основном потому, что я всегда покупал там яблочный пончик, а затем шел за комиксами к букинистам на Склэттер-стрит. Обычно мой выбор падал на старые американские издания Marvel или DC – про Бэтмена, Супермена и других героев, – хотя в детстве меня занимала лишь возможность срисовывать оттуда картинки.

Когда мы возвращались с рынка, я часами сидел у себя в комнате с карандашом в руках, пытаясь скопировать героев, передать резкие черты лица и движения. Особенно важными мне казались тени, и я прорабатывал мельчайшие детали, подбирая оттенки серого и добиваясь того, чтобы мой рисунок был как можно больше похож на картинку из комикса. Допуская ошибку, я не пытался стереть неверную линию, а сразу начинал заново – через полчаса комната была завалена скомканными листками. Я не мог остановиться, пока не воспроизводил каждую деталь и не понимал, как именно художник сделал это. Когда я рисовал, во всем мире не было такой вещи, которая могла бы отвлечь меня.

Когда мне было лет пять, Джеки стала по вечерам ходить на работу с мамой, чтобы вместе с ней убирать офисы на Флит-стрит и Тотенхем-Корт-роуд. Мы с отцом оставались дома одни, и в девяти случаях из десяти он засыпал в своем кресле. Я же обычно просматривал комиксы, срисовывал несколько картинок или смотрел телевизор, но Джерри, выпив несколько пинт пива, мог часами сидеть в отключке, и через некоторое время мне становилось скучно.

Мальчишке, предоставленному самому себе, в квартире было не слишком интересно. Чтобы убить время в перерывах между рисованием, я рассматривал свое отражение в каждой из зеркальных плиток, которыми был выложен камин, или изучал циферблат больших красновато-коричневых часов с маятником, стоявших на каминной полке, которые Дот купила по каталогу. Но это занимало меня ненадолго, ведь за дверью происходило столько всего интересного. Я просто сгорал от любопытства.

Однажды вечером я решил отправиться на небольшую прогулку. Чтобы не разбудить Джерри, я прижал подушки к его ушам, а сам притащил стул к входной двери, открыл замок и выскользнул наружу так тихо, как только мог.

Я несколько раз прогулялся туда-сюда по коридору на нашем этаже, а потом набрался смелости и прошел дальше, к общей лестнице. В тот вечер мальчик по имени Дэвид, который жил в Тернпайк-Хаус и был немного старше меня, тоже ускользнул от своего отца. Я наткнулся на него возле мусоропровода, спустившись на несколько этажей. Наши взгляды встретились, и мы улыбнулись друг другу.

– Привет, Джон! – слишком громко сказал Дэвид, а затем хитро спросил, не хочу ли я пробраться на подземную парковку.

– Отличная идея! – ответил я, понизив голос, и мы побежали вниз по лестнице, толкаясь и тихонько хихикая.

Парковка предназначалась для обитателей окрестных домов, но использовалась и во многих других целях. Местные подростки водили сюда своих девушек, чтобы наскоро перепихнуться, а в темных углах прятались токсикоманы, которые рычали друг на друга как стая орангутангов. Полиция знала об этой парковке и время от времени туда наведывалась. Токсикоманы разбегались во все стороны, но хотя бы один всегда попадался, потом его вели домой и стыдили перед родителями.

В конце семестра студенты расположенного неподалеку Университета Сити совершали набег на парковку и угоняли машины, чтобы съездить домой на каникулы. Жители нашего района часто обнаруживали лишь масляные пятна там, где накануне оставили машину.

В тот вечер, когда мы с Дэвидом спустились на парковку, он направился прямиком к ряду сияющих автомобилей и стал разглядывать красивый «Форд Кортина» с хромовой отделкой. Тогда я еще не знал этого, но Дэвид задумал поджечь машину. Не спрашивайте меня почему. Оглядываясь назад, я никак не могу этого вспомнить. Но, когда Дэвид вытащил коробок спичек и велел мне пошарить в баках и притащить старых газет и мусора, я не стал спорить. Я подумал, вот смеху будет! Наверное, мы были слишком малы и глупы, чтобы понять, чем все это обернется.