Намотав кабель микрофона вокруг рукава пуховика и взяв в каждую из рук по проводнику своего творчества во внешний мир, Ильтс спросил, что мы планируем делать дальше. Местоимение «мы» указывало на то, что новый знакомый распланировал весь вечер на времяпрепровождение, разделенное бок о бок со мною. Резонно взвесив все за и против – в категорию «за» вошло то, что он и впрямь оказался «на своей волне», но эта волна были близка к радиоформату и не представляла для меня никакой опасности, а в «против» мне не удалось записать ни единого изъяна, – я постановил, что за продемонстрированное шоу, да еще и с эксклюзивным приглашением от артиста, нужно отплатить той же монетой. Поэтому на этот раз уже я начал зазывать рукою Ильтса следовать за мною.

Очутившись в моей мастерской впервые, словесный акробат не мог скрыть прямодушного восхищения от увиденного. Когда же я включил лампы, осветившие пятиэтажный холст, его нижняя челюсть отказалась держаться на своем привычном месте, оголив золотые грилзы, заказанные с Aliexpress. Стало ясно, что первичный восторг был вызван тем, что Ильтсу подумалось, что я бездомный, заимевший в свою неофициальную резиденцию заброшку в центральном районе. Следующие несколько часов я провел за тем, что снова вернулся к попытке исправить работу с мусорным баком, а Ильтс обеспечил меня аккомпанементом в виде своего инструментального микстейпа на CD-диске и бросаемым в воздух речитативом о том, за что цеплялся его глаз. С тех пор мы стали не разлей вода.

Что тогда, что сегодня мне не удавалось прийти к результату, устроившему бы меня в полной мере. Мусорный бак так и остался нереализованной идеей, чьи вариации уже давно запрятаны за толстым слоем непроницаемой заливки из белой краски и целой грудой новых рисунков поверх, что появились позже, но большинство из которых настигла абсолютно та же участь быть похороненными, только появившись на свет. Похоже, аэростат станет их побратимом.

На девятой попытке Ильтс похлопал меня по плечу и сообщил, что ему пора. Я пожал ему руку и условился на встречу завтра. Оставшись наедине с собою и очередным эскизом, я отошел назад, дабы увидеть картину целиком. Не то. Обратив его в белый квадрат, я уже думал последовать примеру Ильтса, и оставить мастерскую до завтра, но, подойдя к лестнице, ведущей на этаж ниже, я оглянулся на стройный ряд из девяти белоснежных угловатых пятен.

Ладно, последняя попытка.

Я очень любил март в детстве. Всю жизнь мне казалось, что дышащий ему в спину февраль – это месяц, оказавшийся в календаре по ошибке, потому что иначе объяснить существование этого чудовища, даже не имеющего фиксированного количества дней, и которое высасывает из тебя последние живительные соки, посредством которых ты пытаешься дотянуть до наступления весны с его солнцем, что не ограничивает свои визиты лишь на несколько часов, мне не удавалось.

У нас есть декабрь, скрашенный новогодней суматохой и побрякушками в виде гирлянд, украшенных шарами елок и плеядой праздничных песен, играющих из каждого утюга. У нас есть январь, который на половину состоит все из тех же атрибутов, а его вторая часть посвящена зиме в ее первозданном виде, уже без каких-либо прикрас. В идеальном мире именно здесь морозное время года подходило бы к своему логичному завершению, давая возможность сызнова расцвести природе. Как по мне, две недели принудительного наказания закалкой за чрезмерное наслаждение жизнью все остальные времена года вполне достаточно, и нашкодивший жучок, и куда более нагрешивший человек понесли бы соизмеримое наказание за свои проступки. Но тот, кто ответственен за показатели на термометрах, так не думает, он еще тот садист. Вместо приемлемого сценария мы имеем еще четыре недели стужи сверху с температурами, несовместимыми с счастьем, радостью и существованием в принципе.