И тут зазвонил телефон. Зазвонил! Он звенел звуком, а не был запахом, изображением или вкусом. Я это не чувствовал кожей, а слышал по-настоящему, ушами. Решив, что самая полезная вещь в психушке – это действительная справка о собственной нормальности, но, все же, до конца не придя в себя, я поднял трубку, и вместо привычного «Да» или «Алло», спросил:

– Кто говорит?

– Слон, – ответила трубка голосом Вячеслава Михайловича Слоновитого после небольшой паузы, вызванной неординарностью моего телефонного приветствия.

– Что надо? – я продолжал возвращаться к полноценной жизни, но, похоже, застрял где-то в четырехлетнем возрасте.

– Шоколада! – радостно вспомнил Корнея Чуковского Славик на другом конце провода. Он, судя по всему, тоже пускал там пузыри, но не по причине легкого сумасшествия или из-за впадения в детство: из трубки явственно слышался запах перегара.

Я решил не обращать внимание на путаницу, возникшую в работе моих органов чувств, и продолжил познавательную беседу:

– Ты откуда? – спросил, и тут же осознал всю неправильность постановки вопроса. Судя по алкогольному акценту и тяжести запаха, Славик на такой вопрос, кроме того, что он местный, не ответит ничего. Ну, или вспомнит о кораблях пустыни. Но он оказался на высоте:

– Из будки.

– Бери тачку и дуй ко мне, – я искренне надеялся, что он вдали от собственной квартиры, и не полезет в кладовку за зеленой двухколесной тачкой. И не станет дуть на нее, транспортируя в сторону моего дома. С него бы сталось…

Трубку на место Славик повесить забыл, и я еще услышал его залихватский свист, звук останавливающегося автомобиля и хлопок дверью. После этого какой-то добрый самаритянин вернул трубку на место, и все сменилось гудками. Вообще, была у Слона какая-то патологическая любовь к проводным телефонам – звонить же по собственному мобильному он люто ненавидел.

Я вступил в тапочки и пошлепал открывать форточки. Относительно свежий воздух урбанизированного города ворвался в комнату, подняв почти до потолка белоснежные гардины, и хлопнул дверью на кухню.

Джин обходил владенья свои, тщательно суя крохотный любопытный нос во все уголочки. Я разобрал собственный рюкзак, поставил в прихожей кошачий туалет, насыпав в него наполнитель. Миски установил на кухне, в белую сразу же налил воды. На кухню тут же приплелось это маленькое чудо, пока еще косолапое и неуклюжее.

Начинать хлебосольство с сухого корма не хотелось. Покупал я его для экстренных случаев, как неприкосновенный запас. В холодильнике отыскался жареный зеркальный карп – не очень свежий (три дня как пожарили), но вполне еще съедобный. Я его покромсал небольшими кусочками, и выложил в серую миску. Джин, урча громче двухкамерного холодильника, принялся жадно поглощать рыбку.

Открыв стоящий на подоконнике баллон с отстоявшейся водой, я затеял поливать цветы, одновременно пытаясь освобожденной от тапочка ногой включить стоящий на полу музыкальный центр. Когда это удалось, центр сообщил мне, что он – рекламная служба «Антикварного радио», а потом, через какое-то время голосом Ветлицкой спел песню, в которой были строчки: «Теплая вода, золотой песок. К северу лицом, сердцем на восток». Я с удивлением отметил, что при таком описательном расположении сердце у певицы должно находиться с правой стороны, или, в крайнем случае, песня должна исполняться исключительно на Северном или Южном полюсе. Ну или, уж в самом крайнем случае, кому-то просто свернули шею.

Я закончил поливать чахлики на подоконнике и принялся молоть кофе. Через десять минут, в халате, взяв через его рукав ароматно дымящуюся турочку (пластмасса с ее ручки исчезла после празднования прошлого Нового года), я отправлялся в гостиную, когда в дверь постучали.