Васька дрожащими руками стал открывать многочисленные замки двери спецхранилища, получая тычки в спину и пендели под зад.
– Пожалуйста, док, – произнес разводящий. – Если что, у нас не забалуешь… Смирно стоять, урод, – приказал Вован, поднося сложенную в кулак руку в кольчужной перчатке к носу Репкина.
Мой отец не нашелся, что сказать, лишь понуро кивнул, точно это ему досталось на орехи. Я хоть и пытался сдержаться, но пару раз все же хихикнул, до того глупый и жалкий был у Васьки вид.
Вован пошагал обратно, довольно напевая что-то типа «Утомленное солнце нежно с морем прощалось».
Мы вошли внутрь. Громады стеллажей едва угадывались во мраке. Отец на ощупь пробрался в свою каморку, взял со стола канделябр, зажег все свечки от лампы, которую принес с собой.
– Что ты сказал в караулке? – хмуро спросил папа.
– Только то, что Васька Репкин нас не пускает, и дал прочесть записку.
– Виктор Павлович трезвый был? Бумагу читал?
– Не знаю, вроде да.
– Врун ты бессовестный, Данила. И в кого ты такой? И еще я замечаю, что ты этим пользоваться начинаешь вполне сознательно… – Отец указал мне на стул, а сам отправился в глубину, забрав сияющий огнем пяти восковых, некоптящих свечей шандал. – Так и врал бы, чтоб на правду походило.
Последние слова донеслись до меня издалека, сквозь шорох бумаги. Я и не понял, ругает ли папа меня за ложь или досадует, что она так неискусна.
Отец принес стопку старых пыльных книг, по большей части в выцветших бумажных переплетах.
– Это очень редкие, старые книги, большинство из них сохранились в единственном экземпляре. Смотреть будешь из моих рук.
– Хорошо, – произнес я, сильно волнуясь.
Мелькнула обложка. Я успел прочесть лишь одно слово – «Каталог».
– Как выглядел автомобиль? Так? – спрашивал отец, осторожно переворачивая желтые листы с почерневшими трухлявыми краями.
– Я не видел его снаружи! Помню, салон был длинный. Спереди два сиденья со спинками, а сзади диван, вроде тех, что у князя в курительной комнате стоят, а дальше в нем было пусто, там этот цилиндр лежал.
– Ты же говорил, что уезжал от бомбы.
– Да, но до этого я там ее вез. И задняя дверца была со стеклом, там резинка на железяке по нему бегала.
– Это интересно, – отец отложил одну книгу и взялся за другую. – Посмотри, так это выглядело?
Я стал внимательно изучать темный рисунок, похожий и не похожий на видение из моего сна.
– Нет, не совсем так, – произнес я. – С моей стороны была панель. На ней две больших шкалы было и несколько маленьких со смешными значками. Когда я нажимал ногой, на левой стрелка уходила вверх. Двигатель тогда начинал реветь. Посередине был прибор, который тихо пощелкивал. Он держался на круглой железной скобочке. У него три стрелки: две медленные – белые, одна быстрая – красная.
Отец аж переменился в лице:
– Как они располагались?
Я нарисовал, добавив, что белые стрелки были разные, одна толстая, короткая, другая подлиннее и потоньше.
– Даниил, – строго произнес отец, – признайся, что раньше видел часы со стрелками.
– Как это? – удивился я.
В моем представлении часы, так глупо назывался прибор для измерения времени, должны были выглядеть как маленькая коробочка. Они подсоединялись проводками к замысловатому сооружению из керамики и металла – батарее. Часы были редкостью, и их берегли больше чем запасные части автомобилей или бронежилеты. Время они показывали в виде цифр, составленных в две или три колонки.
– Раньше были и стрелочные часы, но постепенно все они поломались, осталась только электроника, – пояснил отец. – Итак, – произнес он в раздумье, – ночь. 2 часа 35 минут. Ранняя весна или поздняя осень.