– Никто не станет, это верно, – согласилась Бесси. – Дураку понятно, что красавица вроде мисс Джорджины, попади она в такое положение, вызвала бы больше сострадания.

– А то! Я души не чаю в мисс Джорджине! – страстно воскликнула Эббот. – Прелесть! Длинные кудряшки, голубые глазки, щечки румяные – картинка! Бесси, я бы не отказалась от кролика на ужин.

– Я бы тоже – с жареным лучком. Пойдем, спустимся в кухню.

И они вышли.

Я надеялась, что в моей жизни скоро наступят перемены, я страстно этого хотела и молча ждала. Однако проходили дни и недели, мое здоровье полностью восстановилось, а в доме не произносили больше ни слова о том, что меня так беспокоило. Миссис Рид иногда окидывала меня изучающим суровым взором, но заговаривала со мной очень редко. После того случая с обмороком она еще сильнее старалась подчеркнуть разницу между мной и своими собственными детьми. Мне отвели маленький чуланчик, где я спала в одиночестве, завтракала и обедала я отдельно и почти все время проводила в детской. Не было ни единого намека на то, что скоро я отправлюсь в школу. Но инстинктивно я чувствовала, что она больше не намерена выносить моего присутствия под одной с ней крышей. Временами она бросала на меня взгляд, полный глубокого непреодолимого отвращения.

Джон появился в моей скромной каморке в первую же ночь, я была уверена, что он придет.

– Джейн, – прошептал он, скользнув в дверь.

– Нет, – ответила я резко, сев в кровати.

Он остановился, пытаясь встретиться со мной глазами в темноте. При мысли о его осторожных ласках я почувствовала, что все внутри меня истекает томлением, а кожа требует прикосновения, но я резко одернула себя. Я не поддамся собственным желаниям и больше не позволю Джону пользоваться мной.

Его уродливый лоб прорезала глубокая складка. Да, он был уродлив, и теперь я это ясно видела. У него было широкое, мясистое лицо его матери и тучная фигура.

– Возвращайся к своим горничным и не приходи сюда больше, – сказала я.

Я подумала, что он сейчас ударит меня. По его искривленным губам было видно, что в нем поднимается ярость, но внезапно он повернулся и резко вышел. С тех пор он не удостаивал меня ни единым взглядом.

На следующий день я слышала, как он жалуется на меня матери.

– Не произноси при мне ее имя, Джон, – резко ответила она. – Я сказала тебе не подходить к ней, она недостойна упоминания.

И неожиданно для себя я крикнула, перегнувшись через перила:

– Это они не достойны того, чтобы разговаривать со мной!

При всей своей тучности миссис Рид стремительно взлетела вверх по лестнице, услышав это неосторожное замечание, и, втащив меня в детскую и швырнув на кровать, довольно настойчиво посоветовала не сходить с этого места и не произносить ни звука до самого вечера.

– Что бы сказал дядя Рид, если бы был жив? – произнесла я в ответ.

– Что… – едва смогла выговорить миссис Рид.

В ее холодных серых глазах обычно стояло застывшее спокойное выражение, но сейчас я увидела в них страх. Она выпустила мою руку и уставилась на меня так, как будто перед ней был не ребенок, а злобный демон.

– Мой дядя Рид сейчас на небесах, он видит все, что вы делаете и думаете. Папа и мама тоже видят, они знают, что вы запираете меня на весь день и хотите, чтобы я умерла.

Миссис Рид наконец обрела присутствие духа. Не говоря ни слова, она начала яростно трясти меня, затем надавала пощечин и ушла.

Прошли ноябрь, декабрь и половина января. Рождество и Новый год в Гейтсхеде прошли в обычном веселом оживлении. Здесь обменивались подарками, устраивали праздничные обеды и закатывали вечеринки. Я, естественно, была лишена права участвовать в веселье, ограничиваясь тем, что наблюдала, как Элиза и Джорджина спускались в гостиную, нарядившись в платья из муслина с алыми поясами и тщательно завив волосы. Я слушала звуки пианино или арфы, доносившиеся снизу, звон стаканов и фарфора, когда подавали угощение, и обрывки разговора, если открывалась дверь гостиной. Когда сидеть на верхней площадке становилось невыносимо скучно, я возвращалась в детскую, где царила тишина. Мне было немного грустно, но я не чувствовала себя несчастной. Я сидела, поджав под себя ноги, и думала о своем темноглазом возлюбленном, потому что мне казалось, что никто больше на всем белом свете не был ко мне привязан. Если бы Бесси выказывала чуть больше доброты и сочувствия, я бы с удовольствием проводила тихие вечера подле нее, но, одев юных леди, она удалялась на оживленную кухню или в комнату экономки, обычно унося с собой и свечу.