– Ну что вы, это же по-весеннему!

Птицы очень милые!

Я прошлась по парку, почки на кустах вывернулись маленькими кульками, вот-вот раскроются, на каштанах они крупные, как бутоны роз, и уже готовы зажечься зелеными свечками. Руки еще немного холодит апрельский воздух, а спину вовсю прогревает солнце. Я привыкла гулять одна, наблюдать, как меняется небо, как загорается на закате золотой крест на куполе церкви, как черные, с еле заметным павлиньим отливом, грачи ходят по влажной, покрытой нежным зеленым ворсом земле и выискивают первых зазевавшихся насекомых. Любила сочинять истории про людей, встречающихся мне на пути. Мальчик лет четырех переносит с дорожки на траву длинных, как лапша, дождевых червяков, захватив их палочкой за живот, а мама сидит на скамейке с телефоном в руке, периодически поглядывая поверх него на сына.

Но сегодня мне впервые захотелось быть не одной, а с Максом. Иногда я жалею, что нельзя взять человека в пользование, как-то его на время зомбировать. Мечтать о реальной прогулке с ним было утопией, никогда он не пойдет с такой, как я, без принуждения. Но воображение дорисовывало его рядом. Я могла бы ему рассказать, о чем говорят птицы, мы бы вместе придумали их смешные ответы, понюхали бы, не срывая, липкие бутоны каштанов, побросали палку смешной черной собаке – много можно было найти занятий. Может, он даже взял бы меня за руку и коснулся моей ладонью своей щеки, а если бы я ощутила ладошкой его горячие красивые губы – это было бы настоящим счастьем.

Дом встретил меня терпким несвежим духом – как обычно, окна плотно закрыты, мама фобически боится сквозняков. Мусорное ведро не выносили три дня, и оно добавило ненужных ароматов. Нам вообще трудно решить проблему с выносом мусора – оказывается, не женское это дело. Мы ощутили уход папы к другой женщине, когда обнаружили, что именно он следил за своевременным опорожнением этого чудовища, часто выбегая курить на лестничную площадку, заодно прихватывал и его. Когда остались вдвоем, вошло в привычку в первый день содержимое ведра просто утрамбовывать, на второй формировать из мусора пирамиду, на третий играть в дженгу, пытаясь создать хрупкое равновесие из коробочек от йогуртов и соков. Кушали мы как попало. Мама не любила готовить панически. Когда появлялся мужчина, и нужно было его вкусно покормить на стадии ведения общего хозяйства, мама обзванивала своих подруг, записывала на клочках рецепты плова и пельменей, месила тесто и мешала что-то в сковороде, но итогом становилось невкусное пресное блюдо с раскисшим тестом или неготовым рисом. Мужчина разочарованно ел и в этот момент готов был подписать где-то на невидимом протоколе провал явки. В обычное время мы употребляли сосиски с пюре, горячие бутерброды и всякую простую и не очень полезную еду.

Мама всегда настолько разная, что приспособиться к ней немыслимо. То она нежно обхватывает меня за шею, прижимает к чахлой груди, целует в макушку и щеки, ласкает так тепло и нежно, что я осознаю, как она мне дорога; то безучастно кормит, также молча моет посуду, что-то спрашивает, не интересуясь по-настоящему, и погружается в чтение очередной низкопробной литературы. Иногда бывает весела, устраивала примерку своих редких, но весьма изысканных нарядов. Она умеет их носить, красиво ходить на каблуках, на ее бледном лице, как на чистом холсте, с помощью косметики можно нарисовать любой образ. В такие моменты мама становится похожа на тех моделей, что останавливаются на краю подиума, как перед бездной, и загадочно замирают. В эти моменты я всегда смотрю на нее и думаю, почему мне ничего не перепало от этой изысканности?