Михайловна хитро сверкнула глазами, дескать, я знаю, что ты знаешь, что я знаю, и продолжила начатую игру.

– И що ж це такэ в дэржави робыться, щоб такых людэй, як ото Вы, Пэтровычу, ображалы! Хиба цэ дило? Нэ будэ пуття, нэ будэ, – на этом старуха резко оборвала вводную жалостную, но обязательную с ее точки зрения часть, и абсолютно естественно повела разговор совсем в другом духе, – и нэхай воны вси горять сыним вогнэм, а Вы хоч видпочынытэ на мори, у спокои, а бэз Вас всэ одно нэ обийдуться, нароблять дилов и поклычуть. Цэ Вам стара баба точно кажэ.

– Ну, раз Вы, Михайловна, говорите, так тому и быть, – Кольцов сам в глубине души был уверен, что вернется в столицу, но слова старухи приободрили его, он почувствовал новый прилив сил и не смог сдержать довольной улыбки.

– От и добрэ, раз посмихаеться, значыть всэ гаразд. Правда, Зою?

– Правда, мамочка, правда, – улыбнулась в ответ дочь. В этот момент Зоя снова почувствовала, как острая боль разрастается внутри, и заторопилась по чисто выметенной дорожке в дом. Там, еще до того, как вошли Михайловна с Кольцовым, она успела быстро проглотить две спасительные таблетки.

Кольцову показалось, что старый дом ничуть не изменился. Чисто выбеленный, увитый багряными виноградными листьями он выглядел нарядным и почти новым, несмотря на то, что его возраст давно перевалил за полвека. В маленьких окошках весело поблескивало осеннее солнышко и казалось, что хата просто излучает тепло и уют.

Для Зои этот дом был родным. Семья Бойко построила его за несколько лет до войны. Тогда он считался необычайно просторным и удобным. Зоя запомнила, как голосила мать, когда пожар с нефтебазы, подожженной немцами, грозил перекинуться на их поселок Лиманы. Детский ужас перед этой жестокой и непреодолимой стихией был настолько велик, что Зоя всю жизнь панически боялась огня. Бог миловал: дом пережил и военные пожары, и грозное наводнение пятьдесят седьмого. А вот огонь, спустя многие годы, настиг Зою Васильевну, отняв у нее доченьку Мариночку. На похоронах, когда гроб уже опускали в могилу, Екатерина Михайловна, все время тихо простоявшая в стороне, проговорила: "Кращэ б тоди у вийну хата згорила!" – и завыла протяжно и дико, как когда-то в сорок третьем.

Они прошли в большую комнату, где их уже ждал накрытый стол. Михайловна не была бы Михайловной, если бы он не ломился от угощения. Такой горы продуктов вполне могло хватить на две дюжины голодных мужиков. Как дряхлая бабуля могла исхитриться изготовить все это изобилие, просто не укладывалось в голове! К тому же, Кольцов прекрасно знал по опыту застолий в этом доме, что выставленное было лишь малой частью заготовленной накануне разнообразной снеди.

Старая Бойчиха была признанной мастерицей всевозможных солений, поэтому на столе в разнокалиберных глубоких тарелочках возвышались соленые помидорчики и огурчики разных посолов и маринадов. Манили несколько видов синеньких, один взгляд на которые вызывал отделение желудочного сока. Слюнки текли от одного вида фирменного маринованного горького перчика всех цветов светофора и мелких соцветий цветной капусты, напоминающих крошечные ядерные взрывы. Радовали глаз квашеная капусточка, и нарезанный аккуратными квадратиками, почти как свежий, моченый арбуз. Конечно, на почетном месте, поблескивая смазанными подсолнечным маслом шапочками, стояли соленые и маринованные грибочки вперемешку с нежно-сиреневым крымским лучком – гвоздь закусочного стола.

А сколько рыбы припасла гостеприимная старуха! Были здесь жаренные с лучком золотистые котлетки из бычка, холодный судачок под веселым томатным соусом, виртуозно нарезанная селедочка, пересыпанная свежей зеленью, которая у Михайловны не переводилась круглый год, прозрачное, как слеза, заливное из осетрины. Но больше всего привлекала к себе, несмотря на все великолепие более благородных соседей из рыбного царства, сложенная горкой жареная камбала.