В 1920 году, когда закончилась война и Джанго исполнилось десять лет, Негрос привезла свою семью обратно в Париж. Они поселились в фургоне в одном из многочисленных цыганских лагерей, окружавших столицу. Здесь семья осела надолго.

Париж изменился. Если раньше это был бриллиант, сияющий блеском /а Belle Epoque (Прекрасной эпохи), то теперь, после войны, Франция находилась в состоянии шока. Чтобы забыть ужасы этого бессмысленного кровопролития, Париж, отметая все старое и устремляясь в новое будущее, как в штыковую атаку, со всей яростью бросился, как говорят французы, в les annees folle — «ревущие двадцатые», – безумные годы роскошной жизни и новых причуд, авангардной моды в одежде, музыке и литературе. Во многом это была попытка заглушить боль войны и забыть о ней. Париж воскрес как город новой эры. Это был город современного мира, город нового столетия, в котором были метро и канализация. А с приходом муниципальной электрификации и неоновой иллюминации Жоржа Клода славу Парижа можно было наблюдать и ночью, что дало городу новое название – Город Света.

Париж все еще был окружен кольцом средневековых крепостных валов. За пределами укреплений начинался другой город. Там Город Света превращался в Город Мрака. Вокруг Парижа простиралась огромная пустошь, известная как la Zone («Зона»).

Именно сюда парижские чистильщики выгребных ям сбрасывали отходы, и здесь же находили приют человеческие отбросы города. Это не был Париж широких бульваров, великолепных зданий, памятников и соборов. Вместо этого целые города трущоб сгрудились у фортификационных сооружений, словно нищие, протягивающие руки за подаянием. Ветхие лачуги, сколоченные из всевозможного хлама – обрезков досок, битого кирпича – были единственной обителью для этих несчастных. Жителей «Зоны» парижане называли les zonards и самыми страшными из них считали цыган. Мануши и житаны останавливали свои фургоны в «Зоне» вдоль мелкой речушки Бьевр. Именно здесь и поселилась Негрос со своими детьми. Французский поэт Серж Генсбур так описывал эти цыганские таборы:

Остатки некогда огромной территории трущоб, известной как La Zone (Зона). Конец 1940-х – начало 1950-х годов

«Там, внизу, в цыганском таборе, гитара жонглирует популярной мелодией. Слышна далекая танцевальная музыка, головокружительные вальсы, сладость аккордеона. Повсюду костры, каждый со своим котелком. Куры тушатся, а гитары не умолкают. Тяжелые серые тучи надвигаются на Порт-де-Клиньянкур, оставляя после себя моросящий дождь. Человек барахтается в колее дороги, похожей на патоку, в маленьких озерах и трясинах, на этом склоне, где стоит лагерь манушей, огромное скопление караванов, вурдонов и рулотов, превращающих la Zone в красочную головоломку кочующего города из более чем пятисот фургонов, стоящих бок о бок в безумном беспорядке. Ночью пятьсот рулотов сверкают, как восточные дворцы. И сквозь все это пробивается песня – жестокая, гнусная, текущая вперед с пронзительным криком О la Zone! Возможно, здесь, среди гнили, спрятано само очарование».

Негрос и другие цыгане предпочитали разбивать лагеря в «Зоне» рядом с местами, где они могли зарабатывать на блошиных рынках. Они перемещались между лагерем, расположенным у Порт-де-Шуази или Порт-д’Итали на юго-восточной стороне Парижа рядом с блошиным рынком Кремль-Бикетр, и их любимым рынком лошадей у галереи Вожирар, лагерем у Порт-де-Монтерей с его бесконечным воровским рынком на востоке и лагерем у Порт-де-Клиньянкур на севере с его огромным блошиным рынком в Сент-Уэне. Каждые выходные Негрос водила своих детей на эти рынки, что расцвели на полях «Зоны». Название «блошиные» эти рынки получили из-за блох, которые ютились в обивке старой мебели и другом тряпье, выставленном на продажу.