– Здорово, «бункер»! Евгсерг на месте?

Так иногда, для краткости, давнишние, бывалые партийцы называли Евгения Сергеевича, который на это совсем не обижался.

– Здорово! Ещё не приходил.

– Жаль. Мне-то он как раз нужен.

– А кому ж он теперь не нужен? – рассмеялась Варвара. – Он теперь всем нужен. Как эти выборы начались, так буквально нарасхват стал.

– Вот о выборах я с ним поговорить как раз и собираюсь. Ты, кстати, не в курсе, наше партийное руководство в Дзержинск выдвигаться скоро думает?

– Руководство? – повторила Варвара, подняв глаза на Бубнова. – Да со дня на день. Дима вот, например, сегодня вечером выезжает.

– Поскорее бы, а то дел тут по горло.

– Завидую, – протянула она мечтательно. – А у нас в Москве сейчас тоска зелёная. Вся движуха у вас, на выборах.

И что-то вдруг вспомнив, торопливо добавила:

– Слушай, а Глеб Лыгин там не рядом? Тема у меня для него одна есть.

– Глеб? – Елагин запнулся, вероятно, пытаясь в этот момент отыскать его глазами среди отправляющихся на очередную расклейку партийцев. – Да, здесь. Пока ещё не ушёл. Дать?

Когда Глеб взял трубку, Варвара сразу, без долгих предисловий, сообщила:

– Слушай, тут мама твоя в «бункер» звонит без конца – тебя разыскивает. Настаивает, просит, умоляет сказать, где ты находишься. Как я поняла, она вообще не в курсе, куда ты уехал и зачем, потому что не про выборы, а всё про какой-то концерт меня пытала. Пришлось придумать, что ты, мол, после него решил ещё в Питер сгонять, к другу в гости. Но, по-моему, она не поверила, потому что продолжает звонить и номер этого самого друга настойчиво требует.

Глеб, которого Елагин успел окликнуть буквально в дверях, сейчас на другом конце провода теребил подбородок и лихорадочно соображал, что же теперь ему делать. В эти дни он вспоминал о матери неоднократно и даже несколько раз порывался ей позвонить, однако никак не мог улучить подходящий момент. Днём его на «вписке» не бывало, а утром и вечером повсюду толпился народ, говорить в присутствии которого ему не хотелось.

– И что ты ей сказала? – с тревогой спросил он.

– Я же говорю – отмазывалась по-всякому. Сочинила, что ты в Питер поехал. Что мне было ещё сказать?

«Чёрт, а что я ей скажу?» – подумал в свою очередь Глеб.

За время своего пребывания в Дзержинске он так и не сумел придумать ничего путного, однако говорить правду по-прежнему не хотелось. Любое упоминание о партии мать воспринимала крайне болезненно.

– В общем, Глеб, – подытожила Варвара, – уж будь так любезен: свяжись с родными и закрой как-нибудь этот вопрос. А-то я уж и так маме твоей наврала с три короба. Что ещё плести дальше – ума не приложу. А врать, между прочим – грех, и немалый. Так что ты давай там всё урегулируй и продолжай ковать на выборах победу вождя.

Голос Варвары звучал звонко, с лёгкими, почти шутливыми интонациями, но Глеб отчётливо почувствовал, что говорит она без насмешки, всерьёз.

– Ладно, позвоню сегодня, – пообещал он и вдруг неожиданно спросил. – Сама-то к нам сюда не собираешься?

– Не знаю, – ответила Варвара, совсем не ожидавшая подобного вопроса. – Как партия прикажет.

Она перевела взгляд на иронично ухмыльнувшегося Бубнова и быстро свернула разговор:

– Ну ладно, давай. Тут другим телефон нужен. Да, смерть!

Бубнов пригладил свои короткие, торчащие ёжиком волосы, и дурашливо подмигнул:

– Чего это ты, Варюха, о грехах заговорила? Никак веруешь, в церковь ходишь?

– Может, и верую, может, и ходить бы начать хотела. Да только кто ж объяснит, как там всё на самом деле, что к чему… – вздохнула она и затем вдруг с неожиданной жёсткостью отрезала. – И вообще, я о своих грехах говорила. Чужих, заметь, не касалась.