Он никогда не говорил об этом с мамой, но думал, что ей тоже стыдно за отца, и она стесняется говорить о нем. И ещё Лео думал, что мама будет рада сыну-дружиннику…

Но маму как подменили:

– Не лезь! Это тебе не игрушки, как в школе! – вычитывала она ему.

– Какие игрушки? – изумлялся Лео. – Это же Боброе Дело!

Мама кривилась и говорила дикие вещи:

– Будет война – первым попадешь под удар. Не лезь! Твой отец тоже всюду лез, и…

– Какое «тоже»? Как можно нас сравнивать, ма?

– Он – твой отец…

– И что ещё за война?.. Кто на нас нападет-то? Боброплемя самое сильное на планете!

– Почему обязательно «на нас»… – бормотала мама.

– А как тогда?.. Ну что ты несешь, мам, сама подумай! Бобры никогда не нападали и не нападут! Это наша родовая сущность! Сильные не нападают, а защищают слабых и невиновных! Ты же всё это в школе проходила, ма, ну как с иностранкой какой-то говорю, честное слово…

Лео чувствовал себя скверно, будто ему пришлось высаживать маму на горшок или кормить её с ложечки.

***

Первое задание студент и дружинник Леонард Дворский получил в ноябре. Задание было совсем простым: его отряд помогал охранять очередной митинг.

Лео волновался, но «боевое крещение» прошло мирно, как он это и внушал маме, и теперь ей было нечем крыть.

Он впервые видел столько людей, отринувших Боброе Дело. Лео не знал, что их так много. У митингующих были совершенно обыкновенные лица, торчавшие из обыкновенных капюшонов и воротников. Дружинник Дворский искал в них печать мировой опасности и не находил ее. Он знал, что потом, после митинга, кого-то из них брали настоящие боброкопы, и не понимал, что ему думать – то ли завидовать профи, умеющим распознать эту печать, то ли…

Сочувствовать вреднюкам и правокачам – это было бы совсем странно, но Лео почему-то относился к ним, как к больным, из которых надо повыгонять инфекцию, и они снова станут здоровыми и безопасными.

И вообще ему стало казаться, что люди ничем особенным не отличаются друг от друга. Как это и почему, он не мог объяснить даже самому себе. Ведь ясно, что кто-то умный, кто-то дурак, кто-то добрый, кто-то злой, – но дело было совсем не в этом. Умом Лео понимал, что враги отличаются чем-то, чего не видно глазами, но это-то его и смущало…

Как бы там ни было – разочарование усиливалось, и Лео оставался дружинником Дворским только для того, чтобы держать марку перед мамой.

Неизвестно, сколько бы он ещё кис на митингах, если бы на одном из них все-таки не возникла «непредвиденная ситуация», как это называлось в уставе дружины.

Лео не понял, как и почему она возникла. И потом, когда читал и смотрел новости, тоже ничего не понял – из них выходило, будто такие ситуации повторялись всё время, а Лео знал, что она была впервые.

Для него это выглядело так: вдруг на ровном месте кто-то начал кричать, и этот крик запустил какой-то механизм, от которого люди, стоявшие спокойно, забегали, завертелись, и за считанные минуты всё превратилось из «митинга» в «панику», которой ни в коем случае нельзя было допустить.

Дружинники изо всех сил пытались что-то делать, и Лео тоже хватался за чьи-то плечи и спины, но не сильно, чтобы никого не зашибить. Вскоре толпа поднапёрла, оттеснила его от ребят, и Лео уже думал только о том, как бы его не придавили.

В давке он услышал хлопки, которые вживую звучат совсем не так, как в фильмах, и их не сразу узнаешь. Он понял, что это, когда кто-то стал падать – то там, то здесь, – и первой мыслью было «надо им помочь», а уже второй – «ведь и меня тоже могут…» Мысль «кто стрелял?» возникла только потом.

Лео подбежал к одному из упавших, – и в этот момент рухнул грузный мужчина, бежавший наперерез. Он вряд ли хотел сделать что-то Лео, просто там все неслись куда попало, как атомы в броуновском движении, и все орали, – но этот не просто орал, а грохотал, как рупор. Осев на мостовую, он изрыгнул семиэтажное, перекрыв всех: