Но не дай вам, не приведи встретиться на страницах остальной шумерочерняховской прессы с бурятом, идущим в бой с полным комплектом документов и призывающим сойти с поребрика. Еще немного – и писателя миновала бы сия горькая чаша: подражать публицистам таймсов в лицах. Но довольно с него и того подвига, что не шибко осудил Лисеичей, как не весьма пылко оттянул мазу и за Гейнсов с Петерами.

Это предприятие назревало давно, и се перезрело. Но миссия, так сказать, недовыполнена, хоть и перевыполнима. Речь идет о нескончаемом плаче ярославен в вышиванках крестиком да свастикой о том, что Юговосток страдает-де неукорененностью и неприкаянностью. Где-то нечто подобное, кажется, имело место – вроде в «Степном волке» Гессе, где всяк предостерегающий о горьких гроздьях войны на фоне патриотической истерии рисковал остаться заклейменным остракизмами вроде «этот космополит и безродный негодяй». Памятны и письма 93х (подписанные девятьюстами) рейхсинтеллектуалов, взывавших к эстетическим чувствам всех, кому дороги «европейские ценности», кто чтит Шиллера и Шопенгауэра, кто готов пролить слезу над доблестными велегерманскими солдатами, ставшими последним оплотом на пути всепроницающего варварства, грядущего с востока. Возможно, в подобных тонах (и жутко добросовестном пафосе) наставляли и Аристотель с Сенекой, соответственно, Александра Великого и Нерона… Подобным образом мог мыслить и душка ЛинкХоун, расписывавшийся в безразличии к эмансипации или рабству как в лучшем случае средствам, могшим сохранить Унион. Разумеется, не перебирая и более пикантными средствами вроде голодных блокад, тщательно скрывая от самих себя ревность к успеху нархоза Южан, в частности их торговли со Старым светом. Подобно тому, как Северяне вуалировали прагматичную (реверанс Дьюи) повестку благоглупостями о свободе (во имя коей всякое-де изуверство достойно есть), игнорируя рабство-работу рынку (как форму идольских жертв мамоне); этак расистская пестросерь издавна приноровилась прикрываться гениями.

Неважно, что Бог сам весть, коемуждо народу и егда слать оных (не всенепременно по заслугам), притом что сами адвокаты махрового расизма являют творческую скудость на фоне заявленного родства с великими предками. Главное – указать на лишения вопреки несомненным достижениям. Так сказать, пуститься во все тяжкие с голодухи, да ввиду боренья духа. Впрочем, по нынешним временам «довлеет дневи злобы своея»: все ограничивается повесткой relative deprivation, то бишь, сравнительными притязаниями или попросту «жабой» относительно раздутых амбиций или навязанных представлений о справедливости. В этой связи ближневосточные «весны» раскочегариваются скорее с жиру – как и восточноевропейские «площади», в ходе коих манипулирование собаками Павлова (которые не прочь побыть таковыми ради победы клуба) мало чем отличаются от биржевых манипуляций, пирамидальных Понци-схем и форекс-риггинга: пересмотреть результаты голосования-продаж на основаниях свежераззадоренных аппетитов.

Можно было сочувствовать «велегерманской нации»: этак обгадиться могли многие, сравнившие достижения лучших с амбициями худших. Многие ли знали, что сомнительный подвиг репутационной жертвенности было уготовано повторить еще одному древлеарийскому племени, жажда-воля-похоть к власти-возвышению коего (по Ницше) реализовывалась в банальном перевесе тезоименитого клуба. Подобная рекурсия – как и всякий «пирамидальный» контур обрушения, – как условились выше, не должен пугать аудиторию. Особенно ту, что является референтной группой для самой себя, и расходным материалом – для их непосредственных, как и удаленных, фюреров. Которые, как водится, обожают и мучеников, и фанатиков, и пыточных дел мастеров. В аду свои патриоты – как и свои понятия о славе, приносимой иконными героями. И буде слава сия неотличима от репутационных издержек, то да устыдится-де всяк отвращающийся подобных идеалов (или KPI).