Ни Бердси, ни викарий не участвовали в соревнованиях лично – как-никак это дело молодых и быстрых, – однако каждую пятницу Бердси освобождал Пэшена от его пастушеских обязанностей и отправлял расчищать площадку для субботних игр. И потом, если после матча Пэшен заглядывал к священнику на кружку пива и просил три пенса за прополку его дорожек, никто не возражал.

Джонс внимательно изучил этого деревенского дурачка и решил, что только он поможет ему разобраться с запутанной историей про детей Миддлтонов, Пэшенов и Пайков. Отнюдь не желание восстановить справедливость в данном деле, а чистое любопытство побуждало его обратиться с расспросами к Пэшену, тем более что он уже начинал скучать в этой деревне, хотя ему не хотелось возвращаться к своему злосчастному роману.

В следующую пятницу Джонс проследил за Пэшеном, когда тот направился на поле для крикета. Он вышел из дома в половине четвертого, проследовал по узкой тропинке, тянувшейся в сторону Гутрум-Даун и, не упуская из виду деревенских крыш, спустился на зеленую лужайку. Там он улегся в тени дуба и стал смотреть, как Пэшен ровняет площадку для игры.

Примерно через полчаса он встал и, отряхнувшись, приблизился к нему. Разрываясь между необходимостью закончить работу и желанием проявить любезность к работодателю своей жены, Пэшен неуверенно застыл на месте, скрестив руки на рукоятке граблей. Наконец он угрюмо качнул головой и поприветствовал Джонса.

– Продолжай работать, – отозвался тот. – Вижу, ты уже почти закончил?

– Да.

Немного постояв, Пэшен снова приступил к делу. Взглянув на его неуклюжие руки, Джонс решил, что при таком темпе работа завершится не скоро, снова улегся на пожухшую траву и накрыл лицо шляпой, чтобы защититься от слепящего солнца. Старые вязы на краю поляны были тяжелы от зноя. Их густые кроны всей массой колыхались на легком ветерке, смешиваясь с синевой безоблачного неба. Сухую землю под деревьями почти полностью вытоптал скот, укрывавшийся в их тени, а окаймлявший лужайку папоротник выгорел и побурел на солнце.

Через четверть часа Пэшен отнес инструмент в сарай и вернулся с косилкой и березовой метлой. Он тщательно вымел площадку для гольфа и, как положено, бросил за обоими воротами по горсти свежескошенной травы.

Джонс прикинул, как лучше иметь дело с такой смутной и загадочной субстанцией, как разум Пэшена, и решил, что внезапная атака обеспечит самый лучший и быстрый результат.

– Пэшен, – произнес он резким тоном, снова подойдя к работнику, – что задумала твоя жена?

Реакция Пэшена оказалась неожиданной: он ошалело уставился на Джонса, вытаращив глаза, потом судорожно скривил рот и выпалил:

– Если б я знал! Я чуть не помер! Ей-богу, чуть не сдох! А мистер Миддлтон как раз должен вернуться! Я ей говорил, что это бесполезно. «Ничего тут не поделаешь, – сказал я. – Карты не врут». А она! Честное слово, еще совсем малость, и она меня уморит! Я так ей и заявил. Ей-богу, я чуть не сдох. Как собака. И в такую жару! Нельзя же так.

– Расскажи мне об этом.

Пэшен бросил на землю пучок травы, сорвал новый и провел им по бровям.

– Да это все старая чертовка, моя теща, – произнес он. – Я не могу здесь говорить, мистер Джонс. Приходите после чая в «Долговязый парень», там я вам расскажу, если хотите. – И он хитро улыбнулся, предвкушая бесплатный эль.

– Нет-нет, – возразил Джонс, – говори здесь и сейчас. Мы одни. Ты ведь быстро со всем справился. Еще и пяти часов нет. Давай сядем вон под теми вязами, покурим и поговорим.

– Только не под вязами, – покачал головой Пэшен. – Они опасны. Лучше вон под тот дуб. На нем еще нет гусениц, верно?