Дядюшка Дэн взъерошил редкие, с остатками былой кучерявости, волосёнки, встряхнулся – где наша ни пропадала, только не в доме с прекрасной дамой – и стал похож на воробья. Или на гастарбайтера, готового поработать кем угодно, хотя бы официантом, если найдутся стаканчики.

Царственность её указательного взмаха тонула в смешинках на щеках и в глазах. Слова пропадали в журчащем голосовыми переливами смехе детской радости и искренности!

Он с радостью почувствовал, как здорово быть смешным и вызывать весь этот каскад искрящихся масок очаровательной радости на лице женщины!

Недавний сутулый счетовод с нелепой авоськой вдруг выпрямился и пошёл за указующим перстом дамы в позе бравого, вытянутого в струнку официанта с подобострастно оттопыренным задом. Откуда взялась эта смешная осанка – он и сам не понимал. Видел где-то на старой картине:

– О-о! Две серебряные стопки – подойдёт!

Налитое – выпито! Выпито со сладким чувством соучастия – в ощущении вкуса коньяка и радости жизни.

– И снова налито.

– И всё-таки о сакраментальном на этом старинном акварельном плакате. Что здесь написано на плакате такими крупными буквами? Прямо как чугунным литьём.

– Это на французском. – Аглая с пафосом прочла, – Blue De schamps. En vente ici. Поняли?

– Что-то голубое? И, судя по музыке вашего произношения, важное?

– Да, вы так думаете?.. – она не выдержала и снова залилась негромким ласковым смехом, став озорной девчонкой:

– Это просто реклама синьки для стирки белья.

– Да что вы говорите?

Они смеялись оба, перебивая друг друга:

– Сакраментально… Вся жизнь – это стирка… Чужого и своего дерьма… А если не отбелить, так мы её синькой, синькой. Сразу посвежеет…

Дверь в прихожей застонала, и в комнату влетел мальчишка лет четырнадцати в подранной рубахе и разбитым носом.

– Познакомьтесь. Мой сын Ясик – чудный мальчик!

– Не Ясик, а Яс – сама меня так назвала, – мальчишка зло растирал кровь по лицу и рубахе.

Его злость и кровь как-то ассоциировались с необычным именем мальчишки – Дядюшка Дэн почувствовал сразу. И в этой злости сквозила какая-то упрямая – до расшибания носа – гордость.

– Опять с этим Гогой-Магогой схватился. Он же старше тебя на два года, – устало опустила руки мама.

– Пусть возьмёт свои слова обратно. А то я их ему в… В общем, куда надо – туда и запихну. – Яс-Ясик ушёл в другую комнату, и оттуда раздался скрип пружинной кровати.

Аглая заметно расстроилась.

– Кто такой Гога-Магога, и какие слова он должен забрать? – спросил Дядюшка Дэн.

– Дело в том… – смех Аглаи по-детски быстро перешёл в набухшие на глазах слёзы. – Гога – выпускник в школе, где Яська учится. Гоге я двойки по истории ставила. А он шутником оказался. Сказал про меня… – знаете, дети бывают иногда злыми – что-то оскорбительное. Что именно – Яська мне не говорит. Но думаю – про Яськино рождение… без отца, и в мои неполные шестнадцать лет. Такие темы в маленьких городках долго не забываются. Знаете, не было, не было у девчонки никого, а потом сразу с ясеня ребёночка надуло. – Она опять засмеялась, лёгким движением смахивая слезу.

– Яс – это…? – Артур Карлович подбирал слова.

– Ну да… Гога приплёл ясень на берегу речки, под которым я – старшеклассница ‒ с молодым учителем истории часто сиживала. Хотя он к моему мальчишке не имеет никакого отношения. Рождение моего сына осенено кронами других деревьев, – она опять удивительно просто засмеялась своей шутке о выстраданном и глубоко скрытом в тёмных глазах. – Я уже в шестнадцать была помешана на истории. Могущественное сарматское племя было такое – Ясы, или Языги. Прямо здесь, на нашей земле, жили много веков назад. Ясенька – Яська – всего лишь уменьшительное.