«Такая притягательная точность и тщательность мастера, наверное, являет собой какую-то важную, скрытую за обыкновенной постирушкой аллегорию», – подумал Дядюшка Дэн.

А напольные, возвышающиеся башней часы с потрескавшимся лаком на резных ангелочках, неспешно нашёптывали: «Останови мгновение, не торопи вечность».

– Вам нравится?

От неожиданности Дядюшка Дэн повернулся, поставив коробку от папиросных гильз обратно на полку.

– Притягивает, правда? – женщина с кургана присела на старую кушетку, обитую гобеленом с потускневшей пасторалью.

– Да, – Дядюшка Дэн с трудом искал подходящие слова, заполняя паузу нерешительным жестикулированием, но привычных отточенных формулировок в голову не шло.

Аглая улыбнулась:

– Да не напрягайте мозги. Вы слишком часто это делаете. Получается не лучше, чем «товарищ женщина». А вот когда не напрягаетесь…

Она не договорила, но он-то помнил своё неловкое «девочка моя!» в их первую встречу. Именно так, а не «товарищ женщина», как хотел сказать. Или с памятью…

Незнакомка засмеялась по-доброму, и ему тоже стало легко и смешно от своей неловкости на кургане. Легко и спокойно, как с Сашенькой. И все слова стали находиться сами собой:

– Ну что ж, если хотите – здесь у вас поселилась Неспешность. Наши предки умели притормозить бег жизни. – Он взял коробочки. – На таких пустяках – и столько тонких вензелей и деталек, которые хочется рассмотреть не спеша. Не спеша съесть эту осетрину в томате, запоминая вкус – не осетрины, нет, а мгновений жизни, украшенных вкусной, чёрт побери, едой. Кажется, в этом есть какое-то предостережение нам: ямщик, не гони лошадей!

Аглая развела руками, удивлённо и восхищённо одновременно, что в переводе с красноречивого взгляда её любопытных глаз означало:

– Ну вот! Ведь можете «оторваться»… Так отрывайтесь же!

И Дядюшка Дэн «оторвался», всё больше удивляясь себе:

– Вот у этой женщины на плакате… Тут, наверное, что-то важное. Судя по её… – он опять стал искать определение, подходящее для округлых форм женщины и нашёл, – …основательности. Она говорит нам что-то о вечном, сакраментальное и… Я не прав?

– Ну, да! – Аглая заглянула в зеркало, сделала уморительно серьёзное лицо, слегка надув щёки и машинально, без тени флирта, подтянула ладонями вверх обтянутые майкой изящные грудки, чтобы придать им похожую внушительность. Их отчаянно сдавленная весомость обнаружила удивительную и по-девчачьи забавную задиристость, и заострённость. Но спрессовать под подбородком лёгкую округлую полноту – признак женского очарования с плаката начала двадцатого века – ей не удалось. Утончённость черт лица так и не позволила реализовать полное сходство в уморительном напряге из трёх попыток.

Они оба расхохотались. И дядюшка Дэн не помнил – когда он так легко и свободно смеялся, освобождённый от двусмысленности женского кокетства. Его просто не было.

Задоринка и непосредственность Аглаи уже поселились в душе Артура Карловича, стали её частью.

– А давайте выпьем!

Из его нелепой сумки – не с первого раза, но всё же… – лёгким движением руки!.. артистично… ну, почти что артистично… была извлечена, выпорхнула бутылка коньяка.

– Это от барона Штейнгеля осталось с начала двадцатого века – как раз под ваш интерьер… – чик, – добавилось как-то само.

– Ну, уж вы загнули! – Аглая откровенно любовалась преображением этого, казалось, сухого, аскетичного с виду незнакомца.

– Согласен. Насчёт коньяка – загнул. Сегодня приобрёл. Не знаю почему. Так, проходил мимо, смотрю ‒ десятилетней выдержки. Представляете – этот напиток целых десять лет созревал, чтобы освятить наше знакомство. Поверьте, именно освятить, потому… Ну, вообще в жизни я менее разговорчив. Наверное – всё ваш коньячный завод. Он действительно бароном Штейнгелем основан. Не так ли?