Андрей повернулся и обнаружил, что народ давно уже не безмолвствует, жарко обсуждает насущные проблемы. Первой доступной и понятной для него фразой стало выражение: «Нет денег!»

И произнесла её баба Вера в выцветшем, как и её глаза, бледно-голубоватом платке. Косынка, повязанная наподобие бонданы поверх белёсых косм, неизменная синяя кофта и эмалированное ведро для мусора в руке – вот и все главные отличия Веры Васильевны от остальных старушек двора. А курьёзный атрибут – ведро – наводил на мысль, что с ним она родилась восемьдесят лет назад и не расстанется до самой смерти. Если баба Вера сидела на лавочке, ведро стояло рядом, а если двигалась вдоль двора к мусорным бакам, оно было в руке, нередко полупустое. Дефиле вдоль окон двух домов с ведром – это старческий променад.

«Интересно, а когда она спит, куда ставит ведро – к ногам или у изголовья?» – вопрос возник сразу у обоих полушарий, а стимулировал его сторонний наблюдатель, сверив зрительный контакт с ячейкой памяти «Баба Вера». Давая лишнее подтверждение Хрусталёву, что в настоящий момент мозг работает сам по себе, информируя помимо хозяина кого-то ещё.

– Теть Вер, для вас будет десятипроцентная скидка, как ветеранам.

– Ну, нету у меня денег со скидкой или без. Нету.

И тут активисты неожиданно получили помощь из стана противников.

– Бессовестная ты, Верка, – резанула Зоя Петровна, – у сына деньги куры не клюют, а ты прибедняешься.

– Ты моего сына не тронь, о своём алкаше лучше позаботься, а то живет на отшибе в халупе, а сама к себе даже внуков прописать не хочешь.

– Не твоего ума дело, займу, если у тебя нет.

– Обойдусь, не занимала и не буду! Вон, молодухе одолжи, – кивнула баба Вера на Тоньку, женщину тридцати лет.

Антонина, мать-одиночка, с двумя детьми ютилась на пятом этаже в однокомнатной квартирке своей бабушки. Раньше бюджет семьи складывался из Тонькиных подработок, пенсии и подаяний, собранных полусумасшедшей старушкой на входе в ближайшие магазины. В то время существование было сносным, а теперь, после смерти хозяйки недвижимости, граничило с нищетой.

Вообще с подаяниями в подъезде Хрусталёва – перебор. Приблизительно полтора года назад в квартире на втором этаже проживал одинокий семидесятилетний слепой. Он регулярно стоял с протянутой рукой на многолюдном местном «Арбате», за что неоднократно получал тычки от хозяев тамошних попрошаек. Последний раз его так сильно отходили, что он через неделю умер от побоев в своей квартире. В подъезде общался только с бабой Верой, которая помнила его ещё зрячим. Она ухаживала за ним перед кончиной, вызывала скорую, но врачи не смогли помочь на дому, а ехать лечиться куда-то больной отказался.

– Этого квартирного бомжа не возьмет ни одна больница, – произнесла врач скорой перед уходом.

– Почки ему отбили, – констатировала причину его смерти баба Вера.

Кто первым начал побираться: слепой или сумасшедшая, теперь уже не выяснить, их нет. Квартиры поделили: слепого – отошла муниципалитету, ну, а бабушкина – внучке. Только Антонине от этого легче не стало: доходы резко сократились, а плата за квартиру и коммунальные услуги перестали быть льготными. Антонина работала санитаркой в больнице, подрабатывала в парикмахерской, стирая на дому полотенца. По ночам к ней ломились ухажёры, принося с собой выпивку и закуску, а иногда – детишкам печенье и лимонад, жалея денег на Пепси и Колу.

– А мне не надо, я не собираюсь домофонов ставить, – отозвалась Антонина, когда до нее дошёл смысл кивка бабы Веры.

– Тебя никто не спросит, поставим и всё, – взревел первый этаж, самый заинтересованный.