После этого разговора «сонные» беседы свободно обошлись без его участия, ранее приневоливаемого своею же собственной, никому не нужной, вежливостью.
Глава ΙΙΙ
Ветер налетит, ударится в окна – и отскочит, поскуливая от обиды. Наберётся сил – и снова, в нетерпеливом желании ворваться вовнутрь дома, стукнет в его окна и стены властно, твёрдо, совсем как лихой или чиновный какой человек…
Шалишь, брат! Это тебе не в чистом поле дерева с корнем выворачивать или мужицкие жердевые сеновалы играючи размётывать: дом ещё – ого! − крепок, пусть и на целое бревно в землю вошёл; дедом вставленные рамы нигде не расшатались, не подгнили, стёкла венецианской работы стоят в них целёхонькими – дуй себе на здоровье!
Дом словно вымер.
Хожу из комнаты в комнату − нигде ни единой живой души нет, даже кошка Муська куда-то спряталась. Мимоходом в кабинет заглянул. Письменный стол дрогнул и вместе с кипами бумаг и чернильницею с гусиным пером развернулся в мою сторону, а канделябр ещё и укоризненно качнул бронзовыми, изрядно тронутой патиной>13 головами: давно не виделись!
Невольно отшатываюсь…
И действительно, – не помню, когда за столом последний раз сиживал, перо в руках держал; на бумаге, поди, пыли уже больше чем на полпальца накопилось, а чернила, конечно же, давно высохли. Ну не могу я за стол сесть: всегда что-то мешает!..
Кресло – подумалось или привиделось? − вдруг закачалось и принялось поворачиваться ко мне, не то приглашая присесть, не то желая вплести и свой голос, скрипящий старою бычьею кожею, в общий осуждающий хор…
Зажмурился от наваждения, дверь поскорее захлопнул…
Сегодня утром, − ещё не проснулся, как следует, ещё глаза не успел открыть − в голове вдруг явственно музыка раздалась. Прислушался… Так и есть! Увертюра к «Жизни за царя»>1>4. Огорчился: она всегда к неприятностям звучит. Неспроста, значит, вчера прусак вспомнился!..
Примета не замедлила сбыться: кофий допивал, слышу – ветер подул. Сначала легонько так, порывами, потом всё шибче да шибче, а потом и совсем раздулся… Вот сейчас что-то особенно сильно налетел… Чаю, уже весь лоб себе расшиб, – ан нет, словно подгулявший мужик, никак не успокоится…
Интересно, следующая неприятность какою будет?
Чу! никак, скачет кто-то?..
Да, – кони уже у ворот храпят… Ну, накаркала опера!
Звуки − ближе.
Экипаж. И на рессорах: не грохочет, не скрипит, по земле аки по воздуху плывёт.
Пора и моей бричке рессорами обзаводиться. Уж который год об этом подумываю, да всё руки не доходят сие удобство заказать: то неурожай, то недосуг, то заново позабуду, то ещё что-нибудь…
В нашем уезде только трое помещиков чрево по-господски на рессорах нежат, остальные его не берегут, на наших ухабистых дорогах (или направлениях, по едкому выражению Наполеона), как простолюдинское, растрясывают. Интересно, кто из троих «неженок» в такую непогодь гостить припожаловал? Сам предводитель>1>5 Длинноруков или соседи мои, − Забугорский или Зашпоренный? Возможно, но не весьма. Для первого соседа я птица малая, вовсе даже и необразованная: Пётр Спиридонович в разговоре любит как будто бы нечаянно примолвить: «В младые годы я посещал и обе доблестные столицы наши, и Европу; захаживал не токмо в ресторации, но и во всякие тамошние университеты. Так-то, батенька!»
Я тоже в столицу наезжаю. Правда, губернскую, − ну так и что ж? В гимназии учился, в театре по случаю бываю. Кроме журнала «Искра» газету «Московские ведомости»>1>6 выписываю. Дальше городской заставы заглянуть мне ещё не довелось, но ущербности от того не чувствую. Так-то, дражайший Пётр Спиридонович! А вы − в уезде говорят − никак первый нумер «Русского Вестника»