– Ну, уж это – нет! – вспыхнул шотландец.

Артемонов молча слушал друзей, но думал, что и ему, выше которого был раньше только царь, а сейчас и царь – мальчишка, суждено вечно быть чужаком для дворян из старинных родов. Они всегда будут смотреть на него сверху вниз, даже пресмыкаясь перед ним: так вот странно устроена жизнь. Матвей выпил еще меду, и ему вовсе расхотелось куда-либо ехать: он бы с удовольствием просидел весь день со старыми друзьями. Что-то подсказывало ему, что это и был бы лучший способ провести этот день.

– Послушай, Матвей Сергеевич, а ведь князь Михаил Юрьевич прав: нечего нам у тебя сейчас время отнимать, – заметил Драгон. – Приезжай ты, боярин, лучше вечерком ко мне, на Кокуй – там и поговорим по душам.

– Спасибо, Филимон! Сам знаешь, Дума может и до утра прозаседать. Но если получится – непременно буду. Ну, а завтра-то уж всяко приеду – соскучился я по вам!

Не успели Кровков с Драгоном покинуть дом, как вся улица окрасилась красным и голубым цветом, да так ярко, что Артемонов заметил это краем глаза, не глядя в окно. Справа от ворот стояла полусотня стремянных стрельцов в голубых кафтанах. Они неподвижно, как статуи, сидели на лошадях, неподвижными, как маски, были даже лица стрельцов, а их кони стояли друг от друга на совершенно одинаковом расстоянии, как будто кто-то, расставляя их, отмерял его линейкой. Красивые животные, все же, перебирали время от времени ногами и мотали хвостом или головой. Слева от ворот, в таком же порядке и неподвижности, расположились пешие стрельцы в слепяще-ярких красных кафтанах. Их, как показалось Матвею, была целая сотня, и как они смогли так красиво расположиться на узенькой улочке – было неясно. От строя отделилось несколько человек во главе с начальником, которые вошли во двор и несколькими резкими короткими приказаниями, в которых упоминались и близкие родственники слуг, быстро навели там порядок. Все затихло, а возы куда-то исчезли вместе с дворовыми и холопами – замешкавшиеся получали изрядно ножнами сабель или бывшей у начальника плетью.

"Хозяева пришли", – мелькнуло в голове у Матвея. Так же по-хозяйски вели себя стрельцы давеча, на большой подмосковной дороге, и это все меньше нравилось Артемонову. "Змея старая! Ничего, вытяну тебя из норы – посмотрим тогда, кто хозяин!" – кипятился он про себя, внешне милостиво улыбаясь входившим с почтительным поклоном в горницу стрелецким головам. Их было трое: стремянные Григорий Горюшкин и Никифор Силин, и кто-то из урядников пешего строя, совсем молодой человек, которого Матвей не знал, но на которого ему тут же пришлось обратить внимание. Лицо Горюшкина выражало почтение и радость встречи – это была потертая маска старого царедворца, великан Силин смотрел, как всегда, с детским добродушием, а вот третий стрелец так нагло уставил на Матвея синие с ледяным оттенком глаза, что Артемонов, поневоле, гневно и удивленно нахмурил брови. Глаза эти, к тому же, показались ему знакомыми.

– Никитка Юдин, сотенный полка Ермолова! – с почтительным поклоном выступил вдруг вперед стрелец, как будто чтобы сгладить неловкость. Выражение его лица совершенно изменилось, и в очень приятную сторону: на нем не было видно приторного подобострастия или страха перед начальством, а только ум, смелость и какая-то готовность к службе, однако без холопства. "Любопытный малый, надо за ним последить", – подумал Артемонов.

Никифор Силин, тем временем, начал красивым басом зачитывать грамоту, приглашавшую Артемонова в царский дворец, куда и должны были его сопровождать стрельцы. Матвей выслушал приглашение, после чего собственноручно налил и раздал служивым по чарке меду, что те восприняли с большим облегчением, ибо чтение грамот давалось им не без труда.