Не дай опрокинуться слову тому.
«Прости ты меня, супостат бородатый…»
Прости ты меня, супостат бородатый,
Поборник штанов из вельвета,
Что хлебом и солью всего и богата,
Что в латаный ватник одета.
Все спорю с твоею надменностью утлой,
Все хвастаю каской трофейной,
Но пусто обоим и праздно, как будто
Идем полосою ничейной.
Какой там безветренный лес за кустами?
Затишье и лжет, и тревожит.
Пророк ли глаголет моими устами,
Слепец ли клянет бездорожье?
И кто я такая, чтоб тропкою муки
Водить несмышленое счастье?
Цвета заревые, фанфарные звуки,
Быть может, как я, преходящи.
Все тщусь приманить то салютом победы,
То подвигом рыцарских странствий, —
Я, ржавый осколок боев и разведок,
Я, шпала тайги туруханской.
Прости, что живу виноватой, вчерашней,
Проклятой в десятых коленах,
Запомни лишь голос мой, сломанный кашлем,
Лишь руки в заштопанных венах.
Когда же назначит нам время разлуку,
Приди к неусыпному камню.
Здесь вся моя правда без цвета и звука
Лежит под крестом православным.
А в дом мой заглянешь, грозой приневолен,
Раскаяньем сердца не мучай.
Оставлен здесь хлеб со щепоткою соли
И латаный ватник на случай.
* * *
«Кто и за что накликал мне беду…»
Кто и за что накликал мне беду
Идти бок о бок с новым поколеньем?
Его ни деспот не имел в виду,
Ни вольнолюбец, ни глупец, ни гений.
Когда в объятьях золотого сна
Мы возводили призрачное зданье —
Была нам свыше истина дана
В ее монументальном очертанье.
Мы жили ею. Никакой другой
Над крепким сердцем не давали власти,
И были в том свобода и покой,
Неведенья младенческое счастье.
Так на какой же прах, пожар и тлен
Ту истину замуровали в стену?
И ничего обманного взамен,
И никого великого на смену?
Кто исцелит ослабленных сердец
Кривое кровоточное биенье?
Какой придет беспамятный конец
Исканьям молодого поколенья?
Куда идти, раздетым догола?
Темна тропа и, что ни шаг – тернистей.
Крутой и лживой истина была,
Но будь он проклят, этот век без истин!
* * *
«Вседневных отрицаний хлам…»
Вседневных отрицаний хлам
У злости на подхвате,
Для положительных программ
Уже ума не хватит.
Уже срывается на крик
Пророческая лира,
И мир, что раньше был велик,
Зовется бренным миром.
Любовь – пылинка на ветру,
Разлука беспечальна.
Уже в товарищи беру
Попутчиков случайных.
И в неразборчивой брехне
В кафе, за рюмкой водки,
Сужу о мире и войне,
Как о метеосводке.
Какому братству я родня?
Какие славлю даты?
Не слушай, молодость, меня,
Потупясь виновато.
Не верь морщинистому лбу
И гимнастерке в дырах,
А верь уродскому горбу,
Что за плечами вырос.
Седая утлая волна
Еще стучит в каменья,
Но сколько стоит седина
Банкротных поколений?
Что было, сплыло за гроши,
Что пелось – отзвучало.
Большой корабль не сокруши
На мелях у причала.
* * *
«Юнец колючий, дурно воспитанный…»
Юнец колючий, дурно воспитанный,
Горькой любви жнивьё,
Войной и голодом не испытанный,
Да святится имя твоё!
Руки к женщине простирающий,
Канувший в слепоту,
Алчущий, плачущий, угрожающий,
Выбравший, да не ту…
Теплишь в сердце моем встревоженном
Сторожевой огонь.
Песня моя, словно конь стреноженный,
Хмурый, бескрылый конь.
Нет у меня ни судьбы, ни удали,
Чтобы тебя спасти.
Думушкой долго с тобою буду ли?
Сникну ль на полпути?
Выпьем ли поровну чашу горестей,
Полную до краёв?
Последняя вспышка недужной совести,
Да святится имя твоё!
«Ночи белые мутней, чем обычно…»
Ночи белые мутней, чем обычно,
В небесах ни серебра, ни огня,
Но не молкнет соловьев перекличка,
Для меня они поют, для меня.
Не прошу я никого заступиться,
Всех рачителей гоню со двора.
Так зачем же вы, настырные птицы,
Опекаете меня до утра?
И на что мне ваша спесь молодая,
Ваш свободный нерифмованный стих?
Зарастает трын-травой, пропадая,