– А по-вашему, усыпать землю трупами соблазненных и покинутых?

– Но, может быть, поменьше соблазнять и обманывать?

– Это уже вопрос нравственности, а не буржуазной морали…

– И следовательно, был, есть и будет во все времена?

– Ага, – она легкомысленно надкусила яблоко. – И даже при социализме.

– Вы с ума сошли, Тамара! – простонал Мещерский, озираясь вокруг себя.

– Имеющий уши да услышит? – расхохоталась Важенина. – А вы испугались. Куда же девался ваш принцип… этот… как его? Живем однова? Или еще так: волков бояться – грибов не видать?

– Это что-то новенькое, про грибы, – он быстро достал из бумажника деньги и подозвал официанта.

В зале уже было много посетителей. Стало шумно от голосов, звона посуда. Заиграл оркестр.

Мещерский помог подняться заметно опьяневшей Важениной и, крепко прижав ее руку к себе, повел к выходу.

– Глупая, – шептал он, открывая входную дверь, – с волками и в самом деле шутки плохи. Видно, непуганая еще…

– Куда вы меня тащите? – возмутилась Тамара. – Я хочу танцевать! Вы любите танго?

– Еще как! Но это в следующий раз. А сейчас домой, баиньки.

* * *

Влажный утренний воздух с ароматом распускающихся лип и тополей, ворвался в открытое окно. Мещерский оглянулся на спящую Тамару, осторожно опустил приподнятый тюль и тихонько, на цыпочках вышел из спальни.

Вскоре он вернулся с подносом, на котором дымился свежий чай. Стаканы из тонкого стекла, вставленные в серебряные подстаканники, слегка звякнули, и от этого звука Тамара проснулась. Она ошалело посмотрела на Мещерского, затем резко села и закрылась до подбородка одеялом.

– Доброе утро, – улыбнулся он, присаживаясь на край кровати. – Утро и вправду славное. День, я думаю, будет не хуже вчерашнего.

Он взял с подноса стакан, подал его Важениной. Она машинально взялась за витую ручку подстаканника, по-прежнему находясь в ступоре – окаменелая, с застывшим взглядом.

– Тома, по-моему, ты сейчас в образе Ларисы. Соблазненной коварным Паратовым. Что с тобой?

– Мне стыдно, – охрипшим голосом выдавила она, опустив взгляд в стакан с чаем.

– И всего-то? Выбрось эту глупость из головы. Боюсь снова стать пошлым, но сейчас ты очаровательна. Вот что значит молодость! Вино, извини, постель и прочие радости жизни делают тебя еще красивее.

Тамара с натянутой улыбкой взглянула на Мещерского и, отхлебнув из стакана, пробормотала:

– И все-таки мне по-прежнему стыдно. Ведь это старый как мир сюжет – молодая актрисулька делает карьеру посредством… короче, через одно место.

Мещерский расхохотался, поставил свой стакан обратно на поднос, посмотрел на Важенину, остро, пронзительно, ласково.

– Знаешь, чем ты меня заинтересовала? Я, кажется, вчера уже говорил об этом. В тебе удивительным образом сочетаются несовместимые вещи: застенчивость и бесшабашный цинизм. Кстати, насчет застенчивости… На репетиции я заметил твою зажатость во время интимных сцен. Например, где вы с Паратовым целуетесь. Благодаря артистическому дару ты, конечно, обыгрываешь свою неловкость, но всякий раз будто идешь на Голгофу. Или это не зажим, а тонкий прием? А может, это твой стиль? Этакая холодность, возбуждающая мужчин гораздо сильнее, чем все мексиканские страсти? – он усмехнулся, но тут же посерьезнел. – Я пока не стал публично делать замечание…

– И хорошо сделали, – тихо сказала Тамара. – Иначе бы я…

– Иначе бы все испортил окончательно?

Она кивнула и вновь отхлебнула остывший чай.

– Странно… – задумчиво протянул Мещерский. – Ты боишься мужчин?

– Вы бы отвернулись, – сухо попросила она, не желая продолжать этот разговор. – Мне нужно одеться.

– Да-да, конечно…