– Странно… Вы вновь уверяете меня, что Лариса – жертва. А я в это не верю.

– Почему?

– Если она поехала с любимым, выбрала его, а не Карандышева и была по-настоящему счастлива, то в чем же ее жертва?

– Но это счастье быстро закончилось…

– А оно, мне кажется, не бывает продолжительным, тем более на всю жизнь.

– Что-то вы загрустили, – улыбнулся Мещерский. – А что если нам зайти во-о-н в то заведение, поужинать? Как вы на это смотрите?

Тамара посмотрела на двухэтажное здание с вывеской «Ресторан», на которое указал Мещерский, потом в его серые глаза и, словно решившись на серьезный шаг, задорно, с вызовом спросила:

– А вы не боитесь слухов, которые могут пойти после этого?

– Если всего бояться, то не стоит жить.

– Мы с вами одной крови, Иван Гаврилович, – рассмеялась Тамара. – Живем по принципу «Умирать, так с музыкой!»

– Живем однова, Тамара Николаевна, всякий раз заново, – подхватил шутку режиссер.

* * *

В этот ранний час народу в ресторане было немного. Они расположились за столиком возле окна. Вертлявый официант с напомаженными бриллиантином волосами подскочил к ним с карточкой меню. Мещерский сделал заказ и попросил у Тамары разрешения закурить.

– Конечно, курите. Ведь на то и ресторан.

– А вы завсегдатай? – лукаво поинтересовался Мещерский.

– Что вы! – смутилась Тамара. – Раза четыре была за всю жизнь. Из них трижды с коллективом, после премьеры.

– А четвертый раз – с другом? – выпуская струю папиросного дыма, допытывался он.

– А что? Это исключено? – кокетничала Тамара.

– Напротив. Закономерно. В вашем возрасте и с такой внешностью сам бог велел…

Официант поставил закуски и разлил по бокалам вино.

– Итак, за что первый тост? – поднял рюмку Мещерский.

– За «Бесприданницу»?

– Ну что вы! Я суеверен. Нет, за нее выпьем после премьеры. Предлагаю – за вас. Да-да, за вас, за ваше здоровье и процветание.

– Спасибо, – опять смутилась Тамара.

– Да за что? – рассмеялся Мещерский. – Ведь это первое, что приходит в голову любому, кто поднимает бокал. Впрочем, вру. Мне действительно приятно выпить за ваше здоровье. Ну, за вас?

Они выпили. Тамара слегка сморщилась и схватила вилку, чтобы побыстрее заесть терпкое вино, а Мещерский лишь затянулся папиросой.

– Знаете, что меня интригует в вас? Это неповторимое чередование сильного смущения с вызывающим кокетством.

– Неужели я кокетничаю, да еще вызывающе? – осмелела Тамара, очевидно, от выпитого вина.

– Вам это идет, не переживайте. Да и легкое опьянение тоже к лицу. Этакая чертовщинка в глазах. И улыбка… – он прищелкнул пальцами, подбирая слово.

– Должно быть, как у Джоконды, загадочная и неуловимая? – съехидничала она.

– Вы ненавидите пошлость, – улыбнулся он.

– Особенно из уст мужчин.

– С вами не расслабишься. Хотел отдохнуть после репетиции, а тут опять думай над каждой фразой.

– Иван Гаврилович! И все-таки… Я не совсем понимаю, в каком ключе играть Ларису. И вообще, мне не ясна ваша концепция этой постановки.

– И это после четырех часов моих разглагольствований на репетиции, – с иронией заметил Мещерский.

– Нет, конечно же, я не совсем дура, я понимаю ваши идеи, но…

– Не прониклись? Не почувствовали?

– Наверное…

– Это все из-за вашего вольнодумства, Тамара Николаевна. Вбили себе в голову, что Лариса получила свою толику счастья, и довольно с нее. Мол, не все коту масленица.

– Вот именно! Ей бы в холодный барак да в телогрейку вместо бархатной шубки, думаю, попроще бы стала в своих требованиях.

– Надеюсь, ваши жилищные условия не так суровы?

– По счастью, я живу в родительской квартире.

– Итак, по-вашему, Лариса никакая не жертва буржуазного общества, а его полноправный член, так сказать, продукт буржуазных отношений. Каждому свое: Паратову – паратово, Кнурову – кнурово, а бесприданнице Ларисе – бегом замуж и нечего ерепениться, лишь бы муж со средствами был. Или, на худой конец, богатое содержание, что тоже неплохо в ее положении. Так?