И чтоб без дураков, подчеркнули особо искушенные в вопросах кладбищ люди. Тут знали, о чем говорили. Все, чего от него ждали поколения, идущие следом, это провести там полнолуние. И вернуться не раньше первых петухов. Все предания, советы, наставления и рекомендации о том, что нужно делать, чтобы суметь вернуться назад, сходились в одном: нельзя оборачиваться.

Не оборачиваться оказалось сложнее, чем он думал. В темноте он всегда ориентировался лучше других и постоянно этим пользовался, доводя самых осторожных до истерик, но сейчас эти его сверхспособности даже были не нужны. Безукоризненно правильный яркий лунный диск, дикий и слегка замутненный, висел прямо за спиной. Он отбрасывал силуэты, неровные и неестественно четкие. Со скукой проблуждав в безмолвном лесу и едва не заблудившись, он все же набрел на трухлявые остатки какой-то ограды. Круглое синее пятно луны проступало за черными плетьями ветвей, делая тени резкими, накладывая тени одна на другую, в отдалении подробностей было уже не разобрать.

За спиной стоял лес, и это был настоящий, невозделанный Лес, реальный, как брошенные захоронения у ног, он начинался прямо здесь и нигде не кончался. Там изредка возникали и исчезали, тускнея, неясные слабые огоньки – было время светлячков. Различалось еще что-то, что-то вроде разреженного мерцания фосфоресцирующей гнилой древесины, что могло быть также игрой воображения. Там, по-видимому, и начиналось знаменитое болото. Казалось, временами с той стороны исходил тяжелый дух; тишина, Тишина с большой буквы не была полной, где-то далеко слышалось некое изможденное сухое поскрипывание. Сверчки молчали. Хотя их тоскливое пение сопровождало всю дорогу сюда.

Совсем некстати память набросала унылую картинку: из необъятного ржавого ковша экскаватора загорелые мужские руки извлекают забитые землей белые куски раздавленных черепов и кости. При застройке нового микрорайона на окраине случайно разрыли кладбище. Тогда его детское воображение потрясло другое видение. Что когда-нибудь из огромного ржавого ковша другого экскаватора кто-то достанет и его череп, чтобы тем же движением вместе с комьями земли отправить ближе к брезенту собранных костей.

Торчавшие из темноты длинные косые жерди и полуразвалившиеся от старости метла могли быть только кладбищем. Здесь хорошо росла елка и рябина. Неповрежденных насестов практически не было, те, что еще не падали, навевали уныние. В траве темнели остатки надгробий.

Он никогда не жаловался на зрение, больше того, он не знал никого, кто бы сравнился с ним в чтении под луной, но сейчас он видел такие детали, которые не замечал даже при свете дня.

Перед глазами мелькнула новая сцена: немногочисленная деревенская делегация общины язычников, состоящая из числа наиболее отважных ее представителей, находит его свежий поседевший труп. Он какое-то время смотрел, как осматривают поле будущей деятельности, потом вытер ладонь о штанину, положил руки на иссохшую жердь и впервые спросил себя, что он тут делал. Так выглядел конечный замысел жизни.

Гонгора легко представил себе всю нескончаемо долгую, размеренно-печальную жизнь этих полянок. Сколько остывших безвольных тел успели они принять, прежде чем заросли кустами и стали тем, чем стали. Было совершенно ясно, что никого здесь быть не могло, что оборачиваться нельзя, будет хуже, но не обернуться было невозможно. Он чувствовал, что за спиной кто-то стоит. Он знал, что это только работа воображения, чувства ничего не хотели слышать. Они знали лучше. Они вопили, перебивая друг друга. Как было бы хорошо, если бы это шутили приятели. Но после ужасов за свечой их невозможно будет выгнать перед сном даже на моцион. Они полночи будут жаться друг к другу, смотреть в огонь и без конца пережевывать один сюжет о дураках, которые ищут неприятностей. В глухом, заболоченном, мертвом лесу эти неприятности любого найдут сами. Он подумал, что если обернется, то уже не сможет остановиться. Так и будет пятиться, лихорадочно всматриваясь и мучительно вслушиваясь. Стиснув челюсти, он начал перебираться через перекладину. Треск сухого дерева больно ударил по нервам.