Миха лениво прислушался к журчанию в унитазе, стряхнул капельки мочи, как вдруг до его слуха донеслось странное поскрипывание, потом звук, будто что-то упало. Покрываясь мурашками, Миха окончательно проснулся, поспешно включил свет и огляделся, все больше паникуя.

– Юля? – неуверенно позвал он.

Юля не отзывалась. Непонятный звук усилился. Миха поспешил в его сторону. Подкрался к двери пустовавшей комнаты, в которой намеревался сделать ремонт, и замер.

В полутьме вырисовывались неясные очертания чужого присутствия. Обдало странным холодом. Волосы на ногах встопорщились. Гусиная кожа цепко обхватила тело.

– Юля?..

Юля двигалась резко и отрывисто. Стояла у стены и… и рисовала огромную дверь.

Миха словно в трансе нащупал выключатель. Щелкнул тумблер, и он сощурился от яркого света трех стоваттных ламп. Ужаснулся. Нарисованные двери были повсюду.

Неровные прямоугольники – большие, в рост, маленькие калиточки; небрежные круги с характерным отверстием для ключа посередине; полукружия арок с острыми пиками по внешнему ободу… Под окном аккуратно расставлены пять баночек с красками, еще одну Юлька держала в руках. Эти краски Миха знал – были в ассортименте магазина, где он работал. Быстросохнущие, без запаха.

Юля быстрыми легкими штрихами рисовала какие-то закорючки вокруг последней двери – большой, сделанной черной краской поверх старых цветастых обоев.

Как долго она тут? Что она делает?

– Юля! – Миха кинулся к ней. – Ты что, блин, делаешь?!

Девушка повернулась к нему. Глаза ее были закрыты, но двигалась она уверенно. Мягко обошла Миху – словно сквозняком мимо плеча скользнула, – поставила какой-то иероглиф на небольшую дверь, нарисованную синей краской. Быстро, небрежно, словно не она – та самая скрупулезная и аккуратная Юленька Дворцова, которую Миха прекрасно знал. Со скрежетом возвестили о двух ночи старые часы со сломанной кукушкой в углу комнаты, где помимо них было еще полно старья, которое Миха намеревался чутка подлатать да музею предложить. Юля замерла, вытянулась стрункой. Миха тоже замер. Он больно кусал язык, вспотев от переживаний, – вспомнил предупреждения Дарьи Сергеевны, ее слова.

Юлю нельзя будить – вцепился он в эту мысль и заставил себя стоять на месте, хотя сердце гремело внутри, сжимаясь и призывая к действиям.

Это ненормально! Вставать посреди ночи и с закрытыми глазами что-то рисовать! Что за чертовщина?! И что теперь с комнатой делать?!

Как отреагирует Юля, когда увидит утром это безобразие? Ведь Дарья Сергеевна сказала, что она ничего не знает.

Юля стояла с полубезумной улыбкой на губах. Спустя какое-то время (Михе казалось, что прошло часов десять, и он поседел на все волосы) она уронила кисточку. Качнулась вперед, словно от невидимого толчка в спину. Медленно повернулась к Михе, к выходу, зашагала к нему. Снова прошла мимо Михи, не замечая, не видя, пребывая в каком-то своем мире, и так страшно ему не было никогда до этой ночи.

Она двигалась спокойно и естественно, словно так и должно быть, и единственный чокнутый здесь – это перепуганный насмерть Миха.

Миха выдохнул, последовал за ней. Юля забралась в постель, накрылась одеялом и вскоре привычно засопела во сне.

Миха заморгал, почти готовый поверить, что все увиденное сейчас ему просто приснилось.

Он нерешительно направился назад, в ту комнату. Нарисованные двери остались на своих местах.

Так, ладно. Похоже, все действительно взаправду.

Миха запустил холодные пальцы в шевелюру, с силой дернул себя за волосы, собираясь с мыслями. Поспешил на кухню. Достал трясущейся рукой из выдвижного ящика под старым кухонным столом визитку Дарьи Андреевны. То и дело промахиваясь мимо нужных цифр, набрал ее номер и два гудка спустя услышал спокойный голос: