Строгий отбор выдержали десять ребят и две девушки. Одна очень старалась быть похожей на мальчика. А вторая, если бы и захотела, то не смогла. Их остригли коротко. На лекции должны были приходить в женской одежде, юбка, жилет, туфли без каблучка. На тренировках, в походах были неотличимы от ребят – брюки, ботинки, куртки.

Илона была красавицей. Ни стрижка, ни одежда этого скрыть не могли. Все десять парней, и Бен в том числе, готовы были выполнять любое её желание. На первом же занятии она села рядом с Беном.

У неё были волосы цвета красного дерева, белоснежная матовая кожа и яркие карие глаза. Бен прозвал её амазонкой. Абсолютное бесстрашие, острый язычок, полная независимость.

Потом, когда их будут называть неразлучниками, он смирится с тем, что она начитанней его, эрудированней и смелее в суждениях.

Она открыто критиковала Систему, хотя прекрасно знала, что за это бывает простым смертным. Но Система к этой критике относилась по-разному. Одни оказывались не там, где планировали, а другим это сходило с рук, и они продолжали работать на Систему.

Он сносил её насмешки, послушно читал книги, которые, как она считала, стыдно было не прочесть давным-давно. Смирялся с тем, что она как бы поднимала его до себя. В первую осень, в походе, пошла с ним за хворостом для костра. И вдруг остановилась и посмотрела в глаза. И их будто швырнуло друг к другу.

И так было все пять лет. После любой разлуки, на день, на неделю, на каникулы, они без слов бросались друг к другу, обнимались, будто снова обретая общую гармонию, переплетая все свои поля и оболочки.

То, что обручён, он сказал ей после первой же близости, сокрушённо и виновато.

– Ты её любишь?

– Да. Наверно. Не знаю, я теперь ничего не знаю.

После первого курса был месяц каникул, он соврал своим, что у него практика. И неделю они бродили пешком, останавливались в маленьких отелях. Он больше молчал, а она рассказывала что-нибудь или тоже молчала. Они шли в ногу, не замечая этого.

Волна желания захлёстывала их одновременно. И грустно или весело им было одинаково. Она была его первой женщиной, и он у неё был первым.

Но когда оставался один, всплывала Мэлори, и он чувствовал себя последним предателем. С Илоной надо расстаться. Он должен, как честный человек. Неделя пролетела, как сон, и он поехал домой.

И все годы учёбы – качели. Дома он встречался с Мэлори каждый день. Она была далеко не Илона. Но ему нравился именно этот контраст и власть над ней. Он мог позвонить утром:

– Поедем на велосипедах, через двадцать минут на развилке.

Приезжал через пятнадцать, смотрел издали. Она тоже приезжала раньше и вглядывалась в тропинку от его дома. А он с наслаждением тянул время и смотрел, как она волнуется. Потом, оставив велосипед, подкрадывался неслышно, их учили этому, и закрывал ей глаза ладонями. И сказал как-то, когда она медлила сесть на траву рядом с ним:

– Мэл, что ты стоишь? Привыкай слушаться с первого слова.

Она села послушно. Рядом с ней он вырастал в собственных глазах. За руку держал постоянно. Сжимал и разжимал кулачок, переплетал пальцы. Обнял за плечи и уже обнимал каждый раз. Смотрел на её грудь, пристально. Она наливалась, была соблазнительной, хотя небольшой. Мэл опускала глаза. Он брал её за подбородок:

– Привыкай. Я не трогаю тебя, потому что ты маленькая.

Не целовал, эту черту не мог переступить. Как-то решился почти, поднёс её лицо близко-близко, губы приоткрылись ему навстречу. И он осторожно коснулся нижней, верхней, поцеловал закрытые глаза.

И эта граница была перейдена. Теперь он целовал её, когда хотел. Но как ребёнка, нежно и бережно. Понял, что именно он определяет границы дозволенного, и гордился, что щадит, не переходит.