Сомнительно все это, думал он, сомнительно, чтобы Гамарник и Аронштам хотели сместить Блюхера с поста командующего ОКДВА. Защищая Блюхера от якобы нападок Гамарника и Аронштама, Сталин сделал какой-то важный ход. Но какой?

Что за этим последует? Что задумали Сталин и Ворошилов?

Еще большей неожиданностью для Дерибаса явилось то, что руководство решило распространить в войсках стенограмму работы четырех дней военного совета. Что бы это значило? А значило бы то, чтобы армия готова была к ударам против нее, к уже намеченным репрессиям. И спокойно, без содрогания к этому отнеслась. Как к необходимому и важному делу – к ее «чистке». Чтобы в армии не было паники. А как же в ней не может быть паники?

Значит, и с этой стороны прольется большая кровь. «Если так пойдет, а уже пошло, – думал он, – по всей стране пойдут заговоры искать. Если я не получу нового назначения и вдруг вернусь домой целехоньким, там я застану еще большую кучу заговоров и тысячи арестованных. И ничего и ничто уже не может это сдержать», думал он..

Все эти дни он получал из Дальневосточного края тревожные вести об арестах в армии, в НКВД и в погранвойсках – в его епархии. В ночь с 4 на 5 июня его разбудил телефонный звонок в номере. Звонил его заместитель Семен Кессельман (в Дальневосточном крае день был уже в разгаре):

– Терентий Дмитриевич, Крутов арестован, – хриплым, взволнованным голосом сообщил он.

– Кто дал санкцию?

– Балицкий.

– Какое основание для ареста?

– Арнольдов с Мироновым показывали мне материалы оперативной работы и протокол допроса Крутова . Там какие-то зацепки есть. И Шкирятов надавливал, мол, из Москвы пришли сведения на него от арестованных заговорщиков из группы Тухачевского.

– Есть зацепки?

– Для следствия есть.

– Кто будет вести следствие?

– Пока неизвестно, но скорее всего, Арнольдов.

7 июня он узнал о том, что по армии готовится распространение приказ НКО СССР №072 «Обращение к армии по поводу раскрытия НКВД предательской контрреволюционной военно-фашистской организации». А следом за ним готовился совместный приказ наркомата обороны и НКВД, подписанные Ворошиловым и Ежовым за №082 «Об освобождении от ответственности военнослужащих, участников контрреволюционных, вредительских, фашистских организаций, раскаивавшихся в своих преступлениях».

Раскаявшиеся должны были «сдать» всех, кого знали как участников заговора, рассказать все без утайки и быть прощены, не преследоваться.

Этому обращению вряд ли кто-либо из военных поверит. Маловероятно, что найдутся желающие сдаться и все рассказать, даже если они и были как-то связаны с арестованными, – думал дальше Дерибас. – После этого армию охватит смятение, настоящая паника. Такую армию сейчас бери голыми руками, она уже деморализована.

На 11 июня был назначен суд над группой Тухачевского из восьми человек, участников заговора против Советской власти, к которым должен быть причислен и Гамарник. Зачем Сталин устроил этот процесс-судилище? – думал дальше Дерибас. – Вопросы, одни лишь вопросы. Сначала, судя по стенограммам военного совета, он стравил военных, посмеялся над их «покаянными» речами в прениях по его докладу об их поголовной недостаточной большевистской бдительности, о политической слепоте, а теперь, благодаря «признательным показаниям» арестованных, они вдруг прозрели. А зачем теперь Сталин заставляет высшее военное руководство страны присутствовать на суде их товарищей, которых Сталин выставил в позорном, предательском виде? Ответ был ясен: они будут только присутствующие, не свидетели, не обвинители и не обвиняемые, просто «присутствующие». Это ничто иное, как устрашение, политика. Кто ее вовремя не разгадает, тот не уцелеет, думалось ему. Но даже кто и разгадает, не факт, что уцелеет.