Одиннадцать лет назад Дардзада сдержал свое слово и взял Чеду к себе после маминой смерти. Сперва он был просто строг, но чем сильнее Чеда отбивалась от рук, тем суровее становились его наказания, особенно когда она начала шляться по улицам с Эмре и другими приятелями. В конце концов она, не выдержав, ушла жить к Эмре и его брату Рафе.

Чеда достала из вазы стебель чаро, отрезала кончик и, бросив стебель на рабочий стол шипами вниз, принялась раскатывать его скалкой, выжимая молочко. В детстве она ненавидела эту работу, но теперь почему-то скучала по ней. Возня с чаро напоминала, что в жизни есть что-то кроме боев, тренировок и поручений Османа. Напоминало о пустыне, возвращало Чеду к самой себе.

Она выжала три стебля – достаточно для четырех-пяти компрессов, – лопаткой соскребла молочко в пузырек. Прихватила заодно и флакончик лечебной микстуры Дардзады: вонючую смесь чеснока, вытяжки из фисташковой скорлупы и бульона на бычьих хвостах. Убрав лекарства в кошель на поясе, она убедилась, что Дардзада все так же сидит уткнувшись в записи, и, быстро высыпав в миску ложку нахколитового порошка, залила ее водой. Потом обмакнула ветошь в получившуюся пасту и принялась чистить медальон.

Ходить по западным районам, сияя серебром, было неосмотрительно, особенно если дело касалось Отмелей, но Чеда не могла смотреть, как тускнеет мамин последний дар.

– Помнишь книгу, которую ты мне отдал, когда мама умерла? – спросила она, пытаясь оттереть упрямую патину. Ответом ей был скрип пера по бумаге. – Дардзада!

– Ну чего тебе еще?

– Мамина книга. Ты ее помнишь? – Он пожал плечами. – Мама о ней когда-нибудь говорила?

Вот теперь он поднял голову.

– Что?

– Она когда-нибудь говорила об этой книге?

– Нет, зачем бы ей?

– Потому что мама дорожила ею. Я помню, как она читала ее по ночам.

Выражение его лица смягчилось. Если б Чеда не знала Дардзаду, решила бы, что он ударился в воспоминания.

– Твоя мать была женщина образованная.

– А про асиримов она когда-нибудь говорила?

Дардзада закатил глаза и вновь вернулся к своим записям, обмакнув перо в чернила.

– О них все говорят, Чедамин.

– Да. – Она закончила полировать медальон. Теперь он сиял, как в тот день, когда она получила его из рук Дардзады. Худший день в ее жизни. Чеда сморгнула слезы и вышла в торговую комнатку. – Она когда-нибудь их видела?

– Мне-то откуда знать?

– Дардзада. Она их когда-нибудь видела?

Наверное, он услышал что-то в ее голосе, потому что поднял наконец голову.

– Чего это ты спрашиваешь? Что случилось?

Он спрашивал искренне. Понятия не имел, что произошло.

– Ничего, неважно.

– Ты меня за дурака не держи. Пришла наутро после Бет За'ир, просишь молочко, спрашиваешь про асиримов. Не ходи к тем деревьям, девчонка, оно того не стоит. Твоя мать умерла из-за этой дряни, и ты умрешь.

– Я туда и не ходила.

– Не ходила? – Дардзада выпрямился и обвиняюще ткнул в нее пером. – Тогда скажи-ка, Чеда, что у тебя в медальоне?

Чеда почувствовала, как горят щеки.

– Это мамино.

Дардзада рассмеялся.

– Вот именно. Лучше б я никогда его тебе не давал. – Он заметил боль в ее взгляде, не мог не заметить. Но снова отвернулся. – Все, иди отсюда. Отнеси молочко своему драгоценному Эмре.

Она послушалась. Но смех Дардзады еще долго преследовал ее по раскаленным улицам.

Чеда хотела побыстрее вернуться к Эмре, но оставалось еще одно неотложное дело. По дороге она свернула на большой базар и за три кхета купила пригоршню кумкватов.

– Не видела тебя тут раньше, – сказала Чеда сидящей на корточках торговке, кундунке с пышной кудрявой шевелюрой, одновременно пытаясь разглядеть кое-кого в толпе.