Преуморительно, с какой-то важностью посмотрел на араба птенчик; клюнул мою ладонь, где уже лежала положенная арабом кашица, потом поднял голову, посмотрел на меня, ещё поклевал и пискнул. Но писк этот был уже не жалобный, а весёлый, точно он совсем примирился с новым хозяином.

Араб посоветовал мне положить птенца снова в корзинку и прикрыть пуховым платочком, который он вынул из своего бурнуса, так как, несмотря на жару, птенцу было холодно и он дрожал. Я сердечно поблагодарил араба за его подарок и высказал ему моё сожаление, что не знаю, чем его отблагодарить.

– Это не уйдёт. Вот на будущий год вы поедете осматривать пустыню, возьмите меня в проводники и заезжайте в мой дом передохнуть. Мой дом в оазисе, пути два дня пустыней.

Я ещё раз поблагодарил его, пожал ему руку и в обществе Альвера, Бронского и художницы Скальради, восхищавшихся моей птицей не меньше меня, понёс павлина в свою комнату. Через некоторое время к нам присоединились Иллофиллион и араб, и старик стал давать мне полное наставление по поводу того, как ухаживать за птицей.

– Вы знаете, друг, – сказал арабу Бронский, – ваши наставления, конечно, очень замечательны и доказывают вашу любовь к птицам, но они не менее сложны, чем если бы дело касалось человеческого, а не птичьего детёныша. Мне думается, что Лёвушке одному не справиться, пока птенец так мал. Нельзя ли мне принять участие в уходе за птенчиком? Мне бы это было так приятно, а Лёвушку бы немного раскрепостило.

На лице араба мелькнула улыбка.

– Через несколько коротких минут и вы, и Лёвушка узнаете кое-что о некоторых из этих птиц. Тогда вы оба поймёте, почему они так по-человечески сообразительны и почему за ними должен быть особенно тщательный уход. Я думаю, если доктор Иллофиллион разрешит, вам будет очень полезно понаблюдать жизнь птенца. Вы добры и чисты, птенцу вы будете милы. При таком друге он скорее разовьёт свои таланты.

Араб ещё раз улыбнулся, протянул Бронскому руку, а потом подал ему небольшой тёмный камень, вынув его из маленького кожаного мешочка.

– Это змеиный камень. Это амулет от укуса змей. Он останавливает кровоточивость ран, залечивает их быстро и спасает от смерти при укусе кобры. Но если его прикладывать к ранам от укуса змей, то силы его хватит только на четыре раза. После этого он теряет всякую силу и не годен больше ни для каких целей. Возьмите его в память обо мне. Он вам вскоре пригодится.

Бронский своею беспомощной растерянностью напомнил мне моего беспомощного птенца. Я залился смехом, так комично показалось мне это сопоставление.

– Берите, Станислав Николаевич. Будем вместе обязаны аге Зейхед-оглы. Авось надумаем, как его отблагодарить.

Тут Бронский выкинул такое антраша, что я чуть не выронил мою корзину из рук. Я ещё не успел договорить фразу, как Бронский обеими руками обнял могучую шею араба, целовал его тёмное лицо и стал говорить что-то так быстро, точно читал псалтырь, как плохой дьячок, торопящийся поскорее отбарабанить надоевшую ему службу. Но, несомненно, в скороговорке Бронского был какой-то большой смысл, который араб отлично понимал, потому что весело смеялся и отвечал кивками головы на упрашивания Бронского. Артист вдруг пулей вылетел из комнаты, оставив даже дверь нараспашку. Ну как же тут было не словиворонить. Я был так озадачен, что счёл за лучшее сесть и поставить птенца на пол.

Глаза араба смотрели на меня с нескрываемым юмором. Иллофиллион тоже поблёскивал глазами и хранил могильное молчание. И только один Альвер мог служить мне утешением, ибо был мне под пару. Разинув рот, он стоял точь-в-точь в том же виде, как на горе, когда наблюдал наш с Иллофиллионом «полёт валькирий». Общее молчание, как мне показалось, длилось очень долго, и пауза становилась мне тягостной.