Пасторша тоже не приняла совет портнихи надеть черный костюм, а пожелала платье зеленого цвета. И сколько ее ни уговаривала Дженни, она заказала себе ярко-зеленое платье и такого же цвета шляпу. Мало того – собираясь на скачки, мать еще и надела ожерелье, подаренное ей на свадьбе Наль, что окончательно ввергло Дженни в отчаяние.

– Вы, мама, столько лет ездили на скачки, неужели вы не заметили, что туда ожерелья не надевают! – запротестовала Дженни. И только ее категорическое заявление, что она сейчас же разденется и останется дома, заставило пасторшу снять бриллианты и прикрыть свою толстую белую шею.

Плотная фигура пасторши казалась втиснутой в облегающий зеленый футляр. Когда-то красивые формы давно утеряли свою прелесть, но владелица их, привыкшая слыть красивой женщиной, все еще считала себя таковой, в чем ее убеждали легкие и мимолетные победы. Дженни боялась, что их яркие туалеты, совершенно не сочетавшиеся по краскам и оттого выглядевшие еще безвкуснее, привлекут внимание толпы. Теперь Дженни понимала, что обе они плохо и вульгарно одеты. Но было уже поздно что-либо менять. Друзья матери уже приехали за ними.

Дженни с тоской посмотрела на жалкий наемный экипаж, в который были впряжены две клячи. Перед ее мысленным взором тут же возникла элегантная коляска, ежедневно приезжавшая за Алисой. Она еще раз вспомнила, что Алиса с отцом сейчас находятся за городом, и теперь подумала об этом с облегчением.

Экипаж тронулся. Пасторше казалось, что она выглядит очаровательнее своей дочери, хотя она и любила ее горячо, до обожания. Но сейчас Дженни была хмурой и совсем неинтересной. Мать с дочерью, с самого того вечера, когда ни Алиса, ни пастор не вернулись домой, больше о них не говорили. Но каждая знала, что мысль об Алисе гвоздем сидит в сердце другой. Щебеча пташкой, пасторша считала, что украшает собой путь на скачки, а Дженни сгорала со стыда и досады из-за бестактности и бестолковости матери. Она была рада, когда они наконец приехали. Сделав над собой усилие, Дженни постаралась улыбнуться своему кавалеру, предложившему ей руку. Она сразу же убедилась, что опасения ее были верны: несмотря на многотысячную толпу и яркость летних туалетов, их рыжие головы и кричащий цвет платьев не остались незамеченными и вызвали среди публики фривольные замечания.

С трудом отыскав свои места, Дженни и пасторша сели и стали рассматривать публику. Кавалеры обратили их внимание на то, что занимаемые ими места находятся почти напротив королевской ложи. Высший свет, правда, не спешил рассаживаться. Кавалер Дженни, с которым она совсем недавно познакомилась, оказался очень сведущим по части конного спорта. Он объяснил ей, которые из лошадей вызывали наибольшие споры и надежды. Сам он не играл, но предлагал Дженни поставить на какую-нибудь лошадь, говоря, что ей сегодня повезет. Дженни отказалась, зато пасторша сделала ставки на нескольких лошадей.

Наконец, ложи тоже стали наполняться публикой. Только три из них еще пустовали, одна из них была королевской. Но вот послышался какой-то гул, возбуждение пробежало в толпе, – люди передавали друг другу, что прибыла королевская чета.

Раскланявшись с приветствовавшей его публикой, король подал знак к началу скачек. Дженни и пасторша, рассмотрев королеву и дам из ее свиты, еще раз поняли, насколько верны были советы портнихи. Даже в пестрой толпе их туалеты выглядели кричаще. Разглядывая публику в ложах, Дженни вдруг слегка вскрикнула, побледнела и опустила свой бинокль.

– Что с тобой? – с беспокойством спросила пасторша.

– Я уколола палец о брошь, – небрежно ответила Дженни, – но теперь уже все прошло.