– Нет, – спокойно сказал он себе. – Она не любит тебя. И никогда не полюбит. Бессмысленно тешить себя иллюзиями.

С этими словами он проследовал в кабинет, где в нетерпеливом ожидании томилась Полина, испытывавшая перед предстоящим объяснением гораздо большее волнение, чем ее супруг. Абросимов предложил ей сесть и сам опустился на стул. Оба они старались держаться подальше от кушетки, на которой, сами того не ожидая, оказались вчера, избегая даже смотреть в ту сторону.

– Я слушаю, – мягко сказал граф, приглашая Полину к началу разговора.

– Я хочу повиниться перед вами в своем грехе, – проговорила она. – Честное слово, я делаю это не для того, чтобы отягчить ваше сердце своим признанием и снова ранить его. Просто… Между нами не должна стоять неправда. Вы очень дороги мне. За время нашей разлуки я поняла это. Да, я обманывала вас, да, я играла с вами, но теперь не желаю и не могу лгать.

Полина замолчала, потом зажмурилась и выдохнула:

– Я уже была обвенчана, когда выходила за вас!

Она открыла глаза и быстро взглянула на Абросимова. Зрачки его чуть расширились, но лицо оставалось спокойным. Полина заговорила торопливо и горячо, словно опасаясь, что не успеет сказать то, что намеревалась сообщить, что граф прервет ее каким-нибудь ненужным вопросом или еще что-нибудь помешает ее признанию. Она рассказала без утайки историю своей жизни до появления в доме Абросимова, опуская лишь некоторые малозначительные подробности. Поведала о мертворожденном ребенке, о безумном венчании со Штернбергом в саксонской деревушке, о предательстве Георга, о том, что ее тайна стала каким-то образом известна преследовавшему ее Ряжскому… Лицо Абросимова при упоминании имени убитого им на дуэли князя исказилось болезненной гримасой, он поднялся со стула и отвернулся к стене, возле которой простоял, пока Полина рассказывала об интригах Ростопчина.

Неожиданно граф подошел к ней, заглянул в глаза, положил руки на плечи, поднял со стула, осторожно обнял и тихо сказал, гладя по голове, словно ребенка:

– Бедная моя, бедная! Сколько довелось тебе пережить! Почему ты раньше ничего мне не говорила? Почему сразу не доверилась мне?

– Я… я… – задыхаясь, прошептала Полина и вдруг разрыдалась, уткнувшись лицом в плечо Абросимова.

Ей не хотелось больше быть сильной и независимой, она неожиданно ощутила, что всегда подспудно мечтала о таких нежных, верных руках, обнимающих ее, готовых оградить от любой беды, о таком любящем и благородном сердце, способном простить любое прегрешение. Из гордой амазонки, бесстрашно бросающейся в битву с судьбой, она вмиг превратилась в несчастную слабую женщину, маленькую девочку, отбросившую глупую строптивость, нуждающуюся в понимании, прощении и защите. Полина плакала. Абросимов, сознавая необходимость и целительную силу этих слез, не пытался остановить их, не утешал эту взбалмошную гордячку, такую сильную, такую неприкаянную, такую любимую. Он молча стоял посреди кабинета, продолжая обнимать Полину и гладить ее по волосам.

Потом они наперебой рассказывали друг другу о тех приключениях, что довелось им пережить за время разлуки. Полина поведала о своем пленении, о ранении, о бегстве из Москвы, когда ей стало известно о том, что иезуиты разыскивают ее мужа, охотясь за дневниками Масальского. Абросимов сообщил о нападении на дом под Гентом, предпринятом Свидерским и его людьми, о Владимире Ворте, которого Полина должна помнить по Петербургу. Она снова принялась уговаривать мужа оставить Арденны и перебраться в Москву, где граф и его семья будут в гораздо большей безопасности.