Конечно же, эффект алого знамени на черно-белом экране был потрясным даже для меня, картины не видевшего но, умудренный знаниями, полученными от Темура и на счет революций подавленных, я думал скорее о том, что стало с матросами, поднявшими флаг на восставшем военном корабле в реальной жизни. Тут, наверное, и думать не следовало: финал задолго до события был описан поэтом Рембо:

Сократ объяснял мне, что режиссура, в основном занимается поиском стилистики картин, то есть, их специфического языка. Монтаж – это подбор нужных «кино-слов», необходимый для создания выбранного стиля. Одни создают образность на экране, другие предпочитают реальность. Реальность картины обусловлена географией, единством места и действия, поступками героев в соответствии с логикой сюжета. «Параллельный монтаж» – это чередование планов, создающее одновременность двух действий, разделенных в пространстве. «Ускоренное действие» – иллюзия укороченности времени с помощью все более и более коротких планов, «замедленное» же – полученное посредством длинных, непрерывных, повторяющихся кадров, как бы растягивающих реальное течение времени. И, наконец, «ассоциативный», «образный» монтаж – самый сложный и алогичный с точки зрения здравого смысла. В нем главное – усиленное значение одного кадра путем его сопоставления с другим кадром. Смысл возникает в сознании зрителя как результат монтажной ассоциации. К примеру, сняв крупный план девушки, узнавшей об измене любимого человека, можно склеить его с кадрами бушующей природы, таким образом, донеся до зрителей, какие страсти кипят сейчас в ее душе. Или поставить сцену, где мужчина, клятвенно заверяющий в своих чувствах женщину, тем не менее, оставляет ее более чем равнодушной – каменно непреклонной. Но в следующем кадре мы видим ее утром в кровати, задумчиво рассматривающей в зеркале оставшийся на шее след от страстного поцелуя.

– А ваш фильм, он «образный»? – спросил я.

– Он – никакой!

– ???

– Между нами, – улыбнулся мне Сократ, сопя своей трубкой. – Фильм мой – полная херня!

– Зачем же вы его снимаете? – удивился я.

– Ну, хотя бы затем, чтобы вместо партийных собраний и сбора урожая зрители увидели на экране девушку с идеальной фигурой и красиво сложенного парня. Если выкинуть из сценария бред эрудита, вышло бы даже очень ничего.

– Так вам сценарий тоже не нравится?

– Естественно, – захохотал он. – Кому он может нравиться. Лишь начальству, да и то потому, что идеологически стерилен.

– Но почему вы взялись за него?

– Потому, что в кино есть принцип: дают – бери. Иначе уже вообще ничего не предложат.

Метр восемьдесят пять роста, стриженные коротким ежиком русые волосы, голубые глаза и великолепный торс атлета, натренированный гирями и гантелями так, что на нем читался каждый мускул – это являл собой Мераб. По ментальности – человек, уверенный, что рожден именно для того, чтобы во всем первенствовать. Почти так оно и было. Наш супермен и страстный объект желания всей женской половины побережья, был студентом политехнического института, будущим строителем автомобильных дорог. Не знаю, какие отношения складывались у него с дорогами, но женщин и море он любил. В перерывах после утренних съемок, проведя в обществе очаровательных дам пару часов, этот Джонни Вайсмюллер2 предлагал мне устроить небольшой заплывчик.

– Небольшой насколько? – спросил я в первый раз.

– Да, какая разница, – сказал он. – Пока не устанем.

Мы поплыли. Он – прекрасным кролем, я – ужасным брассом. Плыли недолго, хотя и за это время Мераб успел заметить, что я малость нервничаю, оттого дергаюсь, судорожно дышу и озираюсь по сторонам. Казалось, что воздуха мне не хватает, и я сейчас задохнусь.