Оба они уже решили, что открывать свой первый сезон будут спектаклем «Царь Федор Иоаннович». Эта пьеса Алексея Константиновича Толстого была запрещена и еще нигде не ставилась, но так как Немирович-Данченко считал ее лучшей исторической драмой, то он упорно добивался разрешения на ее постановку. Приложив массу усилий, он был лично принят московским губернатором, великим князем Сергеем Александровичем, и, о чудо, тот его поддержал! Кроме этой пьесы, Немирович-Данченко, отвечающий в новом театре за репертуар, выбрал также пьесу Антона Павловича Чехова «Чайка», которая без особого успеха прошла в 1896 году в Петербурге. Между тем Немирович-Данченко был просто влюблен в нее! Он даже пытался отказаться от премии Грибоедова в тот год за свою пьесу «Цена жизни», заявив, что «Чайка» более достойна, но комиссия так не считала и премия все-таки досталась Немировичу. Это была у него уже вторая премия Грибоедова.

– Нет-нет, – говорил он, принимая этот дар. – Все-таки по отношению к Чехову это несправедливо.

Вначале и Станиславский не очень разделял его восторгов по поводу «Чайки». Он тяготел к классикам и вообще был равнодушен к современным авторам. В его театральные планы они не входили. Мало того, как драматурга он Чехова не выделял и относился к его пьесам с таким же недоумением, как и вообще театральная публика в то время. Но Владимир Иванович настаивал, и Станиславский стал сомневаться. Он уже даже начал думать о мизансценах и декорациях, в то время как сам Чехов все еще никак не давал разрешения на постановку. Уж больно сильна была у него травма после постановки в Александринке, которую он считал полным провалом. Но упрямый Владимир Иванович не сдавался.

«Из современных русских авторов я решил культивировать только талантливых, – писал Немирович-Данченко Антону Павловичу. – „Чайка“ захватывает меня, и я готов отвечать чем угодно, что эти скрытые драмы в каждой фигуре пьесы захватят и театральную залу… Ты единственный современный писатель, который представляет сегодня интерес для нашего театра…»

Наконец Чехов ответил согласием. Это была вторая победа Немировича по формированию репертуара.

Кроме того, в первый сезон было решено взять в репертуар и «Трактирщицу» Гольдони.

– Константину Сергеевичу так понравился наш спектакль на выпуске, что он хочет сам поставить эту пьесу и сыграть кавалера Рипафратта, – сообщил Владимир Иванович Ольге.

– А почему ставить будешь не ты?

– Видишь ли, пока мы распределили с ним обязанности так: он, как актер и режиссер, отвечает за художественную часть, а я, как драматург, отвечаю за репертуарную политику и организационные вопросы.

– Но, мне кажется, ты вполне можешь быть и режиссером. На курсе у тебя это очень даже неплохо получалось.

– На курсе – да, но в профессиональных театрах я ведь действительно еще никогда не ставил. А между тем я ох как чувствую в себе эту режиссерскую жилку. – Немирович сжал кулаки и хитро прищурился. – Но, моя кобылка, не все сразу. Постепенно я докажу Алексееву, что я не только драматург. Чеховскую «Чайку» я ему не уступлю. Мы будем ставить ее вместе. Вот увидишь.

– И правильно!

– А «Трактирщицу», если уж ему так хочется, пусть… – махнул рукой Немирович.

– Подожди, а что, Алексеев сам будет делать и новое распределение на «Трактирщицу»? – испугалась Ольга.

– Успокойся. Мирандолину будешь играть только ты! Уж это-то я тебе обещаю точно! – успокоил ее любовник.

Небольшой труппе надо было срочно создавать репертуар для своего первого сезона. Ведь играть им предстояло ежедневно, да еще и желательно с полными сборами, чтобы содержать театр. Было решено, кроме «Царя Федора Иоанновича», «Чайки» и «Трактирщицы», выпустить «Потонувший колокол» Гауптмана, «Венецианского купца» Шекспира, «Счастье Греты» Марриота, «Антигону» Софокла, «Гедду Габлер» Ибсена… В общей сложности десять пьес. Работа предстояла большая. Спасало только то, что часть постановок с небольшими изменениями в составах переносилась из репертуара «Общества искусства и литературы». А как бы иначе за такой короткий срок можно было выпустить необходимое количество качественно поставленных спектаклей?