Бабушка в порче имущества мне не уступала. Во время скандалов она повырывала с петлями все картонные межкомнатные двери. Отдельно она выкорчевала из всех дверей ручки с мясом. Выбила окно в кухонной двери, переломала все имеющиеся телефонные аппараты. Поэтому, все в нашей квартире держалось на честном слове, было по сто раз приклеено «Моментом», привязано веревками, прикручено. Окно в кухонную дверь долго не вставляли, но запахи с кухни могли привлечь внимание жителей подъезда, (тут и до грабежа, и сглаза рукой подать). Особенно разносился повсюду запах перетапливаемого масла, которое везлось из лагеря и дома приводилось в вечно-хранимое состояние. Пришлось вставить вместо стекла картонку, а потом мама принесла с работы пластиковую штуковину, на которую наклеили пленку а-ля витраж. Ее никому так и не удалось выбить.

В какой-то момент мама открыла для себя и другую клейкую пленку, которую можно было лепить на мебель с целью реставрации. Стоила она, судя по всему копейки, так как мама накупила ее в промышленном масштабе и обклеила ею всю квартиру. Все двери, все столы с потрескавшимся лаком, все дверцы деревянных шкафов. Даже термос мама обклеила этой пленкой, темно-коричневой, похожей на сгнившее дерево под названием «темный орех». Мама так разошлась, что даже под страхом расправы, все равно умудрилась декорировать и в бабушкиной комнате всю мебель этим «темный орехом», пока бабушка уезжала на лето. Маме повезло, бабушка ничего не заметила, иначе страшно представить, как мама бы получила за то, что вторглась без спроса в комнату и еще что-то делала с мебелью.

Наверное, больше всех вещей в бабушкиной комнате меня манила коробка с пуговицами. Коробка хранила истории о людях и вещах, которые уже давно ушли. В эти пуговицы я играла в войну.

Про войну я знала много.

Бабушка родилась в Минске, она закрыла квартиру на ключ и ушла за два дня до начала войны с женами своих братьев и их детьми. Восьмилетнего Мишу облили бензином и сожгли фашисты, его маму Рахильку пристрелили (она очень сильно кричала, когда сожгли Мишу, даже фашисты не смогли выдержать этот крик). Бабушка, Соня и девятимесячная Мара чудом спаслись и добрались к 1945 году до Ленинграда.

Бабушкиного первого мужа Борю, за которого бабушка выходила замуж в ночной сорочке (другой одежды по случаю у нее не было), убили в первый день войны, ему было шестнадцать.

В 1945 году в Ленинграде бабушка на вокзале повстречала своего второго мужа, с простреленной рукой и практически гангреной, она его выходила, и у них появилась моя мама. В 1946 году.

Истории о войне я слышала с пробуждения и до укладывания спать. Военные песни были моими колыбельными. Мне снилась война, я играла в войну, собственно, в моем детском мире война не начиналась и не заканчивалась, она просто шла, где – то рядом. В параллельном измерении. И это измерение часто давало о себе знать, то снами, то какой-то смутной тревогой, то вспышками картин войны средь бела дня. Я никогда не чувствовала себя в полной безопасности и знала, если войны не видно, это не значит, что ее нет. Здесь в бабушкиной комнате эта связь нашего мирного времени с теми временами, что минули до нас, чувствовалась особенно остро.

И вся наша квартира от этого, тоже ощущалась каким-то порталом, вход в который начинался в бабушкиной комнате. Везде царил дух ушедшего, но при этом навеки оставшегося.

Четыре подруги

У бабушки было четыре лучшие подруги.

Софа, Мина, Анна Ивановна и Мария. Они так и дружили впятером уже лет сорок.

Еще была Фаня, жена брата бабушкиного последнего, третьего мужа. Бабушка дружила скорее с Мариком, братом мужа, а Фаня шла в нагрузку. Ее бабушка недолюбливала, но общаться все же приходилось из-за Марика.