Бабушка сдалась быстро и, как могла, рассказала мне все.

Особый акцент бабушка сделала на возможность нежелательной беременности, дабы рассказ не получился просто развлекательным.

«Наебешь ебеночка, – сказала бабушка, – и все, кончилась жизнь. Будешь под юбку заглядывать – залетела, не залетела. А потом тащить на себе этот неблагодарный крест, колорадского жука. Запомни, Лена, нельзя становиться подстилкой. Ебырю что? Отряхнулся и пошел, а ебеночек тебе остался. Вот, так вот».

В общем, суть половых отношений бабушка мне объяснила. Видимо, поэтому, я росла крайне не романтичной дамой. И сразу знала, что от меня нужно мальчикам, даже если им было шесть лет.

Про отношения папы и мамы в целом мне тоже все стало ясно. Сделали они ЭТО один раз. Появилась я. А потом, не спросив у бабушки разрешения, три года спустя сделали ЭТО второй раз. Но на тот момент, мне уже исполнилось два года, и бабушка четко сказала: «Нет, еще одного такого ебеночка я не выдержу! Вы меня спрашивали, когда в кровать ложились? Нет! Вот и расхлебывайте!» Пришлось маме идти делать аборт на очень позднем сроке. Ответственность за это возложили целиком и полностью на меня, потому что я с моим нестоящим зайцем довела уже к двум своим годам всех в доме до такого состояния, что у последующих детей не было ни одного шанса появиться на свет в этой семье. В итоге, участь двух мальчиков-близнецов (у них даже был виден пол) решилась единогласно. А бабушка в очередной раз получила наглядное подтверждение в том, что: «Хуюшка – не игрушка, много не наиграешься». Она и так повторяла это маме, судя по всему, всю жизнь, по несколько раз в день, а тут пришлось удвоить и даже утроить дозу этой информации. Чтоб дошло наконец.

Аборт маме сделали неудачно, и она угодила в больницу. Зато в этой больнице она научилась делать из капельниц разные игрушки. Она привезла домой двух рыбок и одного крокодильчика. Такие игрушки я видела во многих домах. Наверное, в каждом доме за этими игрушками стояла своя история.

Теперь они появились и у нас.

По-мимо разговора про ЭТО бабушке пришлось провести со мной до школы еще один малоприятный разговор.

«Мы – евреи, – сказала она торжественно и трагически в один не самый прекрасный день. – Понятно?»

– И папа?

– И папа!

– А мама?

– И мама.

– А – я?

– А кем можешь быть ты? Ты, естественно, тоже! – отрезала бабушка безапелляционно.

По ее тону я поняла, что ничего хорошего в этом нет.

– В войну евреев сжигали фашисты, – забила бабушка гвоздь в крышку гроба. – Сейчас нас никто не сжигает. Пока (!) не сжигает, и на том спасибо!

– Я не хочу! – закричала я и заплакала.

– А кто ж хочет? Никто не хочет. Никто не выбирает, кем родиться!

– Что нам делать, бабушка? – спросила я немного позже.

Когда окончательно смирилась со своим незавидным положением. Я имела ввиду многое: «Как с этим жить? Можно ли и должны ли мы как-то отомстить фашистам за восьмилетнего Мишу, бабушкиного племянника? (Теперь-то мне стало понятнее, что именно с ним случилось).

– Помнить, – сказала бабушка. – Даже если все забудут, помнить.

С того времени мое чувство безопасности, которое и так пребывало в плачевном состоянии, окончательно кануло в лету.

Криминальная хроника, ежедневные убийства, расчленения, грабежи, перестрелка, поножовщина – ладно, к этому я привыкла, я ждала, что в любой момент могут напасть на улице, в подъезде, даже вломиться в квартиру с целью грабежа. Но чтобы сжигать целый народ?! И как жить в таком мире?

Кошмары преследовали меня, сколько я себя помнила, обостренные приемом таблеток от аллергии, они принимали какие-то чудовищные формы. Мне снилось удушье, огромный камень наваливался мне на грудь, снился конец света, страшные океанские волны накрывали города, снились рушащиеся здания, война, окопы, земля засыпает заживо солдат после взрыва снаряда, снились пытки непереносимой жестокости, пытали меня, пытала я, мне снились реки крови, оторванные части тела в земле и пыли, снились чудовища, скрывающиеся днем в зеркале, а ночью, выходящие наружу.