– А сколько стоит?

Катарина назвала стоимость.

– Катарина, побойся Бога, какие три сотни долларов! Нет, максимум двести.

Катарина вздохнула.

– Ну хорошо, только для Вас, и не говорите дедушке, он не любит Сильвио.

Они еще поболтали мило, и Яков вышел из лавки, положив бархатный мешочек в карман. Вполне довольный собой, он постоял еще на набережной, полюбовался закатом над лагуной. Краем глаза увидел, как Катарина закрывает свою лавку. Потом к ней подошел высокий плечистый мужчина. Да это, наверное, и есть ее Сильвио. Яков сильно засомневался, что в роду у него были графини. Он был просто живым воплощением итальянского мафиози. Наверное, не зря достопочтенный сеньор Антонио подозревал его в нечистых делишках и не советовал Катарине брать у него что-либо на продажу. Будем надеяться, что эти поддельные жемчуга – действительно чистые, а не краденые. Наверняка, умыкнул у какой-нибудь француженки. Слишком смахивает это все на винтажную бижутерию. А, впрочем, все равно. В Союзе они канут навсегда, девица будет носить и радоваться, и никому в голову не придет, что они могут быть крадеными. А, и что они понимают в винтажной бижутерии? Или уже понимают? Ничего кроме чехословацких брошей не видя?

Он еще раз взглянул на лагуну и пошел вновь во «Флориан», где у него была назначена встреча с этими русскими. Поболтает и все – никакого кофе, только бокал вина с сухим бисквитом, а потом закажет ужин в номер. А завтра домой. Домой. Когда-то его домом были полторы комнаты в роскошном доме на Литейном, откуда его выгнали. Первые годы он так тосковал, хотя все так удачно складывалось: признание, карьера, нобелевка, наконец. Так хотелось вернуться в свою коммуналку к родителям, чтобы «назло соседям», к той с изумрудами вместо глаз – вот таким успешным, богатым, в дорогой одежде и вкусно пахнущим французским парфюмом. Однажды, будучи проездом в Хельсинки, на вокзале он услышал в объявлении на финском языке два слова «Лев Толстой». Это объявили посадку на поезд в Союз. Шальная мысль промелькнула в голове: вскочить бы в последний момент на подножку поезда. Три часа, и ты у границы, спрыгнув на глухом переезде, можно и пешком до Выборга добраться. Рассказы про то, как люди, пойдя за грибами, оказывались где-то на финских хуторах, не на пустом же месте возникли. А там и до дома недалеко. Но нельзя, нельзя. Теперь вот вроде все можно. Но он не поедет. Нет уже родителей, а вместо той, что с изумрудными глазами, с ним теперь совсем юная Мария. Да Мария, как та шотландская королева. Завтра он возвращается к ней, и нет ему дела больше ни до кого. Он устал и хочется просто поесть в одиночестве, плюхнуться в ванну с лавандой, как это глупое круглое солнце упало сейчас в лагуну, и он хочет просто уснуть и забыть все свои ночные неудачи. Все, нужно заканчивать этот день.

Но от этих русских не так просто было отделаться. Они засыпали его информацией. Обсуждали планы. Оказывается, у них теперь «рынок» и «все можно». Надо же, они заплатят гонорар за публикацию… Сколько? А тираж? Да, с такими темпами перемен его точно похоронят в мавзолее. Они выпили уже по третьему бокалу, после которого Яков сказал, что у него завтра утром самолет, нужно расходиться.

Уже прощаясь, вспомнит.

– Да, Вадим. А та милая Мария, она реальная?

– Да.

– У Вас роман или мне показалось?

– Нет, не показалось

– Тогда вот, передайте ей от меня. Не будь ее, не было бы этих картин. «Ведь я прав?» – с этими словами Яков достал из кармана своего плаща бархатный мешочек и протянул художнику, а потом, резко повернулся и, сцепив руки сзади, пошел в сторону гостиницы. Больше эти трое никогда не увиделись. Но и для художника, и издателя эта встреча стала событием, а для поэта лишь одной из многих на его пути. Он только однажды вспомнил о ней после того звонка из Венеции, когда его потревожил старинный приятель антиквар Антонио.