– Ксюха! Я ору! Целый год в Париже, красота! Я к тебе приеду!

– Да была я в этом Париже сто раз, ничего там нет интересного… – Ксюха вытащила руку из крепкого, почти боксерского зацепа Алиски, подперла ею голову и уставилась в окно. Кабинет наш на третьем этаже, и видны тополя во дворе. У некоторых прошлой весной верхушки отпилили, и они стояли точно обезглавленные. А молодой клен уже начал рыжеть. Слегка совсем, часть листьев покраснела, остальные пока зеленые.

Интересно, доучится ли Ксюха первую четверть или уже в октябре уедет. Хотя какая разница, месяцем раньше или позже. Все равно ее не будет целый год.

– Ты что, совсем? Не рада, что ли? – допытывалась Алиска. Я слышал ее шепот так отчетливо, как будто она мне на ухо это все говорила. Что почти так и есть, потому что мы с Алиской, получается, совсем рядом друг от друга, разделены только проходом. Они с Ксюхой за третьей партой сидят, и мы с Никитой тоже.

– Рада, рада, – тихо сказала Ксюха, думая о чем-то своем. Но если бы были слышны человеческие мысли, я бы гарантировал, что она подумала: «Отстань от меня, не до тебя сейчас». Ну, может, конечно, тут не стопроцентная вероятность, но девяносто семь процентов точно есть. Вот интересно, научатся ли в будущем люди мысли читать? Тогда никто не сможет схитрить или соврать, все будет на лбу написано, как моя бабушка говорит. Что же с Ксюхой? Что не так? А может, подойти, спросить? Сделать уже шаг. Или подождать… Рано пока…

В этот момент Алиска, будто почувствовав мой взгляд, повернула голову ко мне и прошипела.

– Что, Перельман[3], тоже во Францию хочешь?

– Тебе-то что? – огрызнулся я. Бесит она своими шуточками и кликухами. Была бы мальчишкой, я бы ей накостылял. Но девочек нельзя и пальцем тронуть.

«Учись отвечать достойно, словами, – мне еще в детстве папа сказал, когда в третьем классе меня Севка Мамин очкариком обозвал, а я на него с кулаками накинулся. – Учись контролировать себя, а иначе чем ты отличаешься от обезьяны?»

Папа и сейчас дает хорошие советы. Жаль только, он не живет теперь с нами…

Я вспомнил, что должен сдержаться. И вдруг брякнул неожиданно:

– Извини, Алиса.

Она как будто поперхнулась. Округлила глаза. На картинке из будущего я отчетливо прочитал у нее на лбу горящую огненными буквами надпись: «Илюха совсем сбрендил. Точно сумасшедший. Все математики такие».

Она, может, впервые в жизни не нашлась, что ответить. Хмыкнула, сверкнула голубыми глазами и отвернулась к Ксюхе.

Ксюха молча смотрела в окно. А класс гудел. Одноклассники перешептывались и поглядывали на худенькую спину. Почему-то их шепот мне показался похожим на шипение. Особенно возмущалась Попова, наша отличница. Понятное дело, тоже хотела во Францию. Хотя ее папа может и без всякого конкурса ее туда в любой момент отправить, хошь на год, хошь навечно.

– Мадам Вейле? – Попова подняла руку, и француженка вздохнула. Наверное, предчувствовала вопрос.

– Oui, Carine?[4]

– По каким критериям отбирались победители? – Попова подтянула рукава темно-синего пиджака с фирменной эмблемой школы, точно готовилась вступить в рукопашный бой с учительницей. Уперлась пальцами с ярко-алым маникюром в край парты и откинулась на стуле. Чем-то ее поза напомнила мне сфинкса, но, в отличие от него, у Карины было не спокойное выражение лица, а надменное. Она привыкла во всем быть первой. – По результатам городской олимпиады прошлого года?

Это был удар под дых. Потому что ту олимпиаду выиграла как раз Попова. Она уже в своих мечтах, наверное, с Эйфелевой башни нам всем привет передавала. А тут такое… Кек.