Я не успела спросить мужчину, как у него все уладилось, он послал мне воздушный поцелуй и ушел, пританцовывая, из чего я сделала вывод, что он как-то договорился с новой женой (похожей, вероятно, на гологрудую шумерскую богиню), чтобы она иногда вместо фиолетовых шубок покупала фарш, а вместо золотых колечек – баклажаны. Вывод, может, и неверный. Ведь я не знаю, отчего он танцевал. От счастья быть молодым мужем, от победы над бессмысленностью своей избранницы или оттого, что старая жена согласилась его иногда кормить и выслушивать. Почему-то я не думаю, что он вернулся к женщине, с которой прожил тридцать один год и однажды забыл, что когда-то ее любил.

Девочка уставилась на богиню, долго ее разглядывала, потом напустила полные глаза слез.

– Что? – Мать быстро повернулась к ней.

Как она заметила, что девочка собирается плакать? Почувствовала спиной? Родное, любимое, несчастливое дитя своё.

– Вы нарочно? Зачем вы такое ставите? Это намек? А вы знаете, что намекать на то, что у человека проблемы с весом – это противозаконно?

Я ко всему привыкла. К тому, что мои посетители – пациенты, клиенты, как их ни назови – сами придумывают и утверждают помимо Госдумы законы, видят то, чего нет, слышат голоса, толкуют сны, свои и чужие, лучше меня всё знают, хотя приходят за советом, кидаются стульями и другими тяжелыми предметами, врут мне и себе, забывают, как врали, врут по-другому, мечтают о несбыточном, упорно не хотят видеть очевидное, мучают себя и других. Собственно, как почти все люди на земле. Ведь все хоть один раз в жизни бросали предметы – пусть не в окно и не в стену, а хотя бы на пол. Так, чтобы разбилась, наконец, чашка, порвалась книга, рассыпался сахар, оторвалась голова у куклы, или нога, или обе…

Наверное, я не настроилась на разговор с женщиной – она так ничего мне толком не сказала, ушла, уведя за руку дочь. Написала в книге посетителей: «Безобразно! Не когда больше не прийду!», оставила такой же отзыв на сайте, добавив: «Противная тётка все время хотела ржать. Не рекомендую не кому!»

Саша часто говорил мне, что ему нравится моя улыбка, что она удивительная – как будто я знаю что-то хорошее, веселое – о мире, о нем, о себе самой, и вот-вот скажу ему это. Но не говорю, от этого всегда есть маленькая тайна и приятное ожидание. Я считала, что он это просто придумывает, видит то, чего нет. Вот еще кто-то увидел… Только так мной не очаровался.

Мать девочки подумала и добавила второй отзыв: «Не разабралась в проблеме булинга!!!»

Больше никто не пришел, я отпустила Юлечку, досидела до положенных 17.45 и не спеша пошла домой, радуясь, что к концу дня стих ветер, и можно брести по городу, глядя на окна домов, на людей, идущих с работы или просто гуляющих, на бездомных кошек и собак, с надеждой заглядывающих мне в глаза – они знают, что я могу взять кого-то из них, что однажды мое сердце опять дрогнет и я возьму – самого несчастного, самого беспомощного, самого доверчивого – и он станет царствовать у меня дома вместе с хвостатыми королями Питиримом и Кукуном и королевой Айей.

Я шла и думала про ту женщину, которая ищет свою убежавшую и, скорей всего, погибшую кошку и ждет сына обратно. Ждет, когда он поймет, что больше мамы его все равно никто любить не будет, никто так не поймет, никто не будет тетёшкаться, оправдывать, заботиться.

Я знаю, что самое правильное для моей работы – не погружаться душой в проблемы моих посетителей. Умом – да, но не душой. Душа – плохой советчик в этом случае. Я начинаю переживать вместе с ними и теряю ясность ума.

Если бы меня спросили высшие силы: «Чего желаете?», я бы заказала себе в подарок холодный трезвый ум. Не счастье, не любовь, не благополучие, и даже не здоровье. Ум. Четко расставляющий приоритеты, определяющий главное, жестко отсекающий все ненужное. Ум, которому подчинялась бы душа. Хочу быть хорошо продуманным и тщательно собранным механизмом. Приходить на работу, включаться на положенное время и потом ровно в 17.45 выключаться, не страдая от своих ошибок, не думая о посторонних людях, которым я не могу помочь, просто потому что не могу. Потому что я не Бог, потому что мне не влезть в их душу. И главное – потому что я боюсь кардинально менять их собственные решения. Эта боязнь появилась не сразу. Чем больше я работаю, тем осторожнее даю советы, стараюсь вообще ничего определенного не советовать. Человек должен делать свои ошибки, а не мои.