– Препозиция, батюшка, мне кажется, весьма даже приемлемая, – сказал Миних-сын. – Воронцов в самом деле был в немалом фаворе у цесаревны, а паче того, пожалуй, у ее кузины молодой графини Скавронской.

– Герцог опасался, говорят, как бы не дошло у них даже до брака, – добавил Менгден. – Это был бы такой мезальянс[8]…

– Да нам-то какое до этого дело? Умиротворить бы только цесаревну и ее приближенных.

– Совершенно верно, – подтвердил старик отец. – Так ты, сын мой, скажи об этом правительнице сегодня же при поднесении указа о милостях. Она, верно, тоже опробует.

– А курьер, ваше сиятельство, к господину Воронцову будет тоже послан? – спросил Самсонов.

– Ты, братец, не сам ли уж хотел бы быть таковым курьером? – снисходительно опять улыбнулся фельдмаршал.

– Коли будет такая ваша милость. Михайло Ларионыч меня с прежних времен хорошо тоже знает.

– Ну, что ж, поезжай с Богом.

Проект наградного указа, как и следовало ожидать, был принцессой во всех пунктах опробован, и не далее как в 11 часов утра указ был прочитан высшим чинам, собравшимся во дворце в полном составе. Пожалованные, один за другим, подходили к руке новой правительницы. Каждого она удостаивала официально любезной улыбкой, некоторых избранных и парой ласковых слов, особенную же внимательность выказала старику-фельдмаршалу.

– Вас, граф, как моего первого министра, я желала бы всегда иметь около себя, – сказала она, – но я не могу требовать, чтобы вы во всякую погоду ездили ко мне с Десятой линии Васильевского острова через Неву…

Миних стал было уверять, что ему как человеку военному всякая погода нипочем, но, не договорив, он так раскашлялся, что должен был прижать к губам платок.

– Вот видите: вы уже простужены! – сказала Анна Леопольдовна. – Нет, нет, вы должны переехать ко мне во дворец. Для вас будут отведены те самые покои, которые я сама занимала до сегодняшнего дня. А чтобы вам поскорее поправиться от простуды, – прибавила она шутливо, – я пропишу вам рецепт…

– Какой такой рецепт, ваше высочество?

– А ордер на отпуск вам ста тысяч из нашей государственной аптеки – рентереи.

Принцессе, очевидно, была небезызвестна единственная слабость честного старого воина – жадность к деньгам, и она не без основания полагала, что такое звонкое лекарство излечит его вернее всякой докторской микстуры. Бесстрастные черты фельдмаршала действительно озарились как бы лучами солнца.

– Этим подарком, – с чувством заявил он, – ваше высочество, даете мне возможность привести в исполнение одно мое давнишнее желание. Дом мой уже много лет нуждается в капитальном ремонте. Теперь заодно я могу украсить и наружный фасад его скульптурными изображениями…

– Ваших воинских подвигов и трофеев?

– Да…

– Вот это я понимаю! Знаете ли, граф, в главной группе я поместила бы пленных турок в цепях. Как вы находите эту мысль?

– Прекрасная мысль, достойная вашего высочества.

– Вы одобряете? Как я рада! Но работа должна быть непременно художественная, и поручить ее можно только первоклассным скульпторам.

– Не иначе.

– Так от ста тысяч вам, пожалуй, ничего почти не останется?

– Не так-то много. Признаться, я наводил уже справки: с общим ремонтом все обойдется по меньшей мере тысяч в семьдесят.

Стоявшая позади Анны Леопольдовны Юлиана наклонилась к ее уху.

– Верно, верно, – тотчас согласилась с ней принцесса. – Уменьшить прописанную вам порцию – значило бы затянуть ваш кашель. Поэтому на починку и украшение вашего дома я пропишу еще отдельный рецепт на семьдесят тысяч. Напомни мне, пожалуйста, Юлиана.