Я проснулся на час раньше обычного. Солнце еще и не думало восходить, и казалось, что в этой тишине весь мир готовится к новому тяжелому дню, собирая всю свою волю в кулак, и наслаждается последними минутами свежести на сегодня. Это был самый суровый август за все мои 30 лет. Жара, подпитываемая влажностью, пришедшей с обоих морей, достигла своего пика; и этот бесщадный тандем жары и влажности выматывал мой непривыкший к такому климату организм точно так же, как неопытного боксера выматывает долгий бой с более сильным соперником.

Мы спали на матрацах, постеленных на пол, в обычном ванруме – так здесь назывались крохотные однокомнатные квартиры, в которых, как правило, и ютились сотни тысяч рабочих, прибывших в Корею из разных стран в поисках своего счастья. Я поднялся, сел, опершись спиной о прохладную стену, и включил кондиционер. Лу проснулась от звука включающегося кондиционера и растеряно оглянулась по сторонам, словно соображая, в каком месте она находится. Потом, увидев меня, она улыбнулась и тихо спросила:

– Уже пора вставать, милый?

– Нет, можешь еще поспать. Сейчас только четыре.

– А ты почему не спишь?

– Я только проснулся. Спи. Я тебя разбужу.

Она улыбнулась еще раз и снова заснула, прижавшись щекой к моей руке. Я сидел в предрассветных сумерках и думал о сне, который часто посещал меня по ночам. Прошло уже шесть лет, но этот сон вновь возбуждал во мне вкус горечи от потери, заставляя еще раз пережить тот день.

**********

– В горах легко дышится. А там, внизу, задохнуться можно, – ни столько сказал, сколько выдохнул он, дернув подбородком в сторону города, укрытого плотным одеялом смога. Мы молча сидели на бревне и смотрели на город, муравейником раскинувшийся у подножия гор. Мне хотелось сказать брату что-нибудь теплое и обнять его, но я продолжал сидеть безмолвным истуканом. Он заменил мне и отца, и мать, и друга. Между нами была особая связь, но мы никогда физически не проявляли наших чувств, и обними я его, нам обоим стало бы до жути неловко. Поэтому затянувшееся молчание совсем не тяготило нас. Напротив, молчание с бóльшим смыслом раскрывало нашу глубокую привязанность друг к другу.

Я сделал глоток чистого воздуха, плавно вливавшегося в мои легкие ароматом хвои и разнотравья. Пятнадцать лет назад я вдыхал тот же смолинистый запах сосен, когда мы с братом в первый раз поднялись в горы с ночевкой. Тогда он был молод и здоров. Я закрыл глаза, и передо мной всплыло его светлое и без единой морщинки лицо. А сейчас рядом со мной сидел полуседой мужчина с впалыми глазами и выступающими через кожу скулами.

– Почему ты сразу мне не сказал?

– А что бы изменилось?!

– Я бы раньше прилетел!

– Именно поэтому я и не сказал, Аянчик. Ты обязательно бросил бы учебу. А сейчас, смотри, ты магистр… Ученную степень получил.

– Думаешь, эта дурацкая степень мне дороже?!

Я злился. Злился на него за то, что он не сказал мне правду. Я злился на себя за то, что так легкомысленно и эгоистично вел себя, не интересуясь реальным положением вещей. На протяжении нескольких дней я не мог дозвониться до него. Конечно, я переживал за него, и в те дни мне не было покоя. Находясь в другой стране, я не знал, что происходит с тем, ближе которого мне никого не было. Я обзвонил всех наших общих знакомых, но безрезультатно: никто понятия и не имел, где он и что с ним стряслось. Когда меня уже терзали сомнения, вернуться ли домой или остаться в Германии в ожидании новостей от него, он все-таки позвонил мне.

Его голос был уставшим. Он сказал, что уезжал рыбачить на Или2, что в тех местах не было связи, и он не мог предупредить меня. Это звучало не совсем правдоподобно: мы ежедневно созванивались, и он ни разу не обмолвился о предстоящей поездке. Но я все же удовлетворился его словами, даже не подозревая, что, по сути, все обстояло не так хорошо, как он мне описывал… Вспомнив это, я впал в отчаяние. Ведь я мог ему помочь. Мог же! И тут мне стало плевать на наше неписанное интуитивное правило – я обнял его и расплакался. Он схватил мою голову руками, прижал к своей груди и потом поднял ее. Все еще держа меня обеими руками, он смотрел мне в лицо. Его глаза были красны, желваки на скулах ходили ходуном, ноздри взымались, точно крылья. Я впервые видел его таким возбужденным.