Профессор покачал головой и уже на английском подытожил:

– Мне очень жаль, господин… – он посмотрел на мое приглашение и, спутав фамилию с именем, продолжил, – господин Аян, но мы не можем принять Вас на работу без знания корейского языка, и у нас нет возможности дать Вам время на его изучение. Мы будем вынуждены сообщить в эмиграционную службу о том, что отказываем Вам в предоставлении рабочей визы. И Вы должны понимать, что во избежание дальнейших проблем Вам надо покинуть страну.

Я вышел из кабинета, который еще несколько минут назад был для меня мостом к многообещающим перспективам. А теперь все надежды и ожидания окончательно разрушились и прахом развеялись в небытии. От вчерашней эйфории не осталось ни следа: я был убит разочарованием, и винить в этом было некого, кроме себя самого.

– Мне очень жаль, – на меня смотрели исполненные сочувствия глаза моего проводника, ставшего очевидцем этого постыдного краха, – если бы я мог еще что-нибудь для Вас сделать…

– Вы уже многое сделали для меня. Пойдемте, я Вас отблагодарю обедом. И, пожалуйста, не отказывайте мне.

Я был подавлен и не выронил ни слова, он же понимающе не тревожил меня разговорами. После обеда мы пожали друг другу руки и разошлись каждый своей дорогой: он ушел в сторону кампуса, а я вернулся в мотель. Зайдя в свой номер, я повалился на широкую кровать и уснул, сокрушенный настигнувшим меня потрясением.

**********

Автобус подскочил на кочке, и я едва успел поймать голову Лу, чтобы она не ударилась о мои колени. Она поднялась и снова улыбнулась. За эту ее изумительную особенность излучать позитив всегда и везде я называл ее про себя my smiley-girl, моя девочка-смайлик.

– Выспалась?

– Да, милый.

– Лу, сегодня не надо мне помогать, хорошо?

– Хорошо.

Лу, как и многие таиландки, работала очень шустро и, если я отставал от других работников, она подбегала ко мне украдкой и помогала мне догонять остальных. Мне было в радость знать, что она беспокоиться обо мне, но все же, как мужчине, мне было стыдно, поэтому я каждый раз просил ее не делать этого. И каждый раз она говорила: «хорошо», но я снова и снова видел ее хрупкую фигуру, вперебежку направляющуюся ко мне. Она смотрела на меня озорными глазами, и, хотя ее лицо было скрыто под маской, я точно знал, что она улыбается.

– Не сердись. Просто, я чуточку соскучилась, – говорила она, поравнявшись со мной.

Автобус, покачиваясь и скрипя рессорами, медленно взобрался по проселочной дороге на холм, склоны которого были сплошь усажены лобой – корейской крупной редькой, своей продолговатой формой похожей на бомбу или торпеду.

– Лобу собирать будем. За день платят или на объем? Не знаешь?

– Нет, Гоша, не знаю. Сейчас Лу с саджаном9 поговорить должна.

– Хорошая, девчонка, твоя Лу. И корейский, и английский знает. Ей бы в Америку, там бы точно не пропала.

Гоша подкурил сигарету, затянулся, издавая шипящий свист, и обдал меня табачным дымом. Шаря по карманам, я обнаружил, что оставил свою пачку дома.

– Слушай, Гоша, у тебя сколько сигарет? Я сегодня твои покурю? Вечером отдам.

– Да, нет проблем, – простодушно ответил он и протянул мне сигарету.

– Спасибо.

– Нашел, за что благодарить. За никотин не благодарят, запомни. И возвращать не надо, кури просто и все.

– Гоша, мы же не у себя дома, где сигареты почти ничего не стоят. А здесь они дорогие же. Так что верну.

– Будешь так говорить, без сигарет сегодня останешься.

– Ой, да, ладно тебе. Буду курить твои сигареты и не верну ни одной!

Подошла Лу и, сообщив, что сегодня работаем на объем, густо смазала себе под носом, а затем и мне эвкалиптовой мазью, чтобы под палящим солнцем легче дышалось. Я поцеловал ее в лоб и взял из ее рук баночку с мазью, предложив Гоше, но он, покачав головой, отказался.