Один из самых хорошо сохранившихся домов отнюдь не выглядел так изнутри, зато в полной мере соответствовал атмосфере необитаемости. Большинство вещей, как выяснилось, потихоньку растащили, а на тех что остались, аккуратненько лежал толстый слой пыли.

Столпившись возле старого, завалившегося набок дивана, накрытого по-прежнему живописным ковриком с оленями, которые почему-то были перевёрнуты вверх ногами, и поводя кончиками пальцев по покосившемуся столу напротив, мы разбрелись по разным углам.

Вещи в большинстве своём были разбросаны. В доме явно частенько бывали, а за одним из поворотов на крючке даже висела практически новая тёмно-жёлтая рубашка. Однако старая советская посуда, кажется, с восемьдесят шестого года так и не поменяла своего расположения и мирно соседствовала с выцветшими газетами и маленькой, потрёпанной игрушкой, когда-то, очевидно, представлявшей собой чебурашку, но сейчас скромно облокотившейся на большую пожелтевшую кастрюлю, лишившись ног и, кажется, носика. Некоторые стёкла были выбиты, либо потрескались, а краска на стенах облезла, но по-прежнему мужественно сохраняла яркость, напоминая всем гостям о том, что стены в доме кое-где были тёмно-голубыми.

В пыльном горшочке, оставленном под подоконником на батарее, прятался букет давно засохших, если уже не окаменевших ромашек, а под небольшим синим столиком, покрытом цветастой клеёнкой, как-то неестественно застыла, видимо, впопыхах сунутая туда табуретка того же цвета. Неподалёку, на маленьком, зачем-то выдвинутом в проход холодильнике, на который мы наткнулись уже на выходе, расположилась помятая коробка со старыми стеклянными ёлочными игрушками, укутанными в вату, чтобы не разбились.

– У моей бабушки есть такие. Из-за кошки на ёлку не вешаем, – я улыбнулась, кивнув на них подруге.

Село действительно оказалось довольно большим. Здесь ещё можно было полазить по заброшенным зданиям, аккуратно перешагивая через осколки стёкол и перепрыгивая дыры в разобранных полах, потому что, по словам экскурсовода, в большинстве других населённых пунктах в дома заходить было запрещено.

Уходить после рассказа о том, как тяжело проходила эвакуация ничего не понимающих людей, было как-то грустновато. Одичавшие огороды оставались такими же тихими, как и до нашего приезда. На заросших улочках, куда солнечный свет проникал лишь через листья деревьев, из-за чего принимал чуть более мягкий оттенок, было прохладно и как-то свежо. Мы вернулись к дороге, с которой, из-за обилия зелени, даже стоящие совсем близко дома можно было просто не заметить. Следующая остановка представлялась поводом сделать несколько фотографий…

… Яркое солнце, приятно обжигавшее щёки, освещало вытоптанную полянку напротив кирпичной стелы, выкрашенной в белый цвет, с большими синими буквами с названием города. Ребята высыпали наружу, разбежавшись по пустынному шоссе в попытке размять ноги и заодно залезть на проходящую тут же трубу, подпёртую несколькими бетонными блоками.

– Нам тут счастливой дорого желают! – позвал Артём, обойдя стелу и рассматривая такие же тёмно-синие буквы с другой её стороны. – Чё, куда там дальше по плану?

– А дальше уже сам Чернобыль, – экскурсовод улыбнулась, подняв руку, чтобы мы собирались возле неё. – Сейчас по пути я вам всё расскажу. Пойдёмте.

Последний раз оглядев надпись, я задумчиво хмыкнула и вприпрыжку побежала за остальными.

– Город, в который мы с вами направляемся, до аварии был ничем не примечательным населённым пунктом. Имя города, вероятнее всего, образовалось от слова "чернобыльник". Дело в том, что в старину в простонародье так называли полынь. Надо сказать, что первые упоминания о нём датируются 1193 годом. Он перечислен в летописном «списке русских народов». В 1541 году он принадлежал Великому Княжеству Литовскому. В это время князь Фридрих Пронский построил недалеко от города целый замок, о котором вы почти наверняка не слышали. В начале семнадцатого века его реконструировали и превратили в хорошо укреплённую крепость.