Иной раз в этой связи приходится слышать, что нации нужно подразделять на два типа – демократические и авторитарные. И, действительно, с этим трудно спорить. В мире существует большая группа демократических государств и, на другом полюсе, еще более многочисленные диктатуры.

К сожалению, противопоставление основывается главным образом на учете различий, существующих в сфере правовой, политической, в сфере государственного устройства. В большинстве случаев анализ ограничивается учетом сиюминутных, преходящих обстоятельств народной жизни, редко затрагивая глубинные особенности наций и их развития. Поэтому и заключения бывают иной раз поверхностны.

Скажем, разве справедливо было бы относить немецкий народ в период Третьего рейха к числу недемократических наций только на том основании, что избиратели в 1933 г. поддержали национал-социалистов и в стране установилась фашистская диктатура? Вряд ли утвердительный ответ был бы верен. Дух народа оставался демократичен, демократичной продолжала быть его культура. Фашистская аберрация национального сознания оказалась сравнительно недолгой.

Другой пример – русский народ. Его обвиняли и обвиняют в пассивности, в покорности, в преклонении перед кнутом, утверждая, что все это – приметы его недемократичности. Опять-таки суждение слишком торопливое и предвзятое.

В ходе своей истории русский народ выработал довольно развитую систему демократии. В таких городах, как Псков и Новгород, был демократичным сам механизм государственного управления, основывавшийся на прямом участии народа в решении важнейших вопросов внешней и внутренней политики. В Москве существовала традиция Земских соборов, выражавших общенародную волю. Наконец, в деревне действовала общинная демократия, уцелевшая даже при крепостнических порядках.

И самодержавный характер государственной власти вытекал не из недемократичности русского народа, а был предопределен рядом других факторов национальной истории, в частности рождением российского государства в тяжелейших условиях борьбы с внешними врагами, представлением о священном характере высшей власти и рядом других. Он находился в известном противоречии с народными демократическими традициями.

Какие же в этих условиях различимы типы существования этносов? Один из главных – моноэтнический, когда этнос в силу причин, которые могут быть чрезвычайно многообразны – от чисто географических до культурно-психологических, ревниво отстаивает свою обособленность. Второй – полиэтнический при отчетливом доминирующем положении одного этноса. Таковы британская, испанская, французская и целый ряд других наций, где вокруг одного наиболее крупного и влиятельного группируется созвездие других народов. Наконец, третий тип – полиэтнические сообщества, где наблюдается теснейшее равновесное переплетение разнородных этнических групп, но часто вокруг одного в культурном и экономическом отношении лидирующего народа.

По сравнению с этносом нация – более сложное образование, причем стоящее на других основаниях. Она напоминает молекулу, образованную различными атомами – этническими группами. Если этнос цементируется в первую очередь сознанием общности происхождения, т. е. прошлого принадлежащих к нему мужчин и женщин, то в нации более важную роль играет убежденность в общности будущего. Вот почему в духовной жизни нации столь существенное место занимает вопрос об историческом ее призвании, о национальной идее и т. п.

Понимание того, что нация менее замкнута, чем этнос, иной раз проявляли даже лидеры движений, имеющих репутацию националистических. Интересно в этом отношении высказывание бывшего председателя Верховного Совета Литвы В. Ландсбергиса в интервью газете «Известия». Он говорил: «…нация – это необязательно люди одного этнического происхождения. Это люди, которые относятся к данному государству как к своей родине. Они и составляют у нас условную литовскую нацию, в которую входят не только коренные жители – литовцы»