Саша предложил по приходу в санчасть сказать, что нам дали всего по одному прянику. Я сразу отмел эту версию. Зачем нервировать народ. Никто к нам не вышел, и ничего нам не дали. Ребята в санчасти ночью нас ждали и мечтали, что мы сейчас принесем большой пакет и наедимся свежих пряников. Мы шли обратно пустые. Принести четыре пряника и разделить на шесть человек был тоже не выход. И потом еще бы ребята думали, что четыре принесли, а десяток сожрали.

Обратно я шел по полю, уже не думая о побеге из части. Сладость во рту еще присутствовала. Будем выживать дальше, а там будет видно. Если будет невыносимо, место, где перелезать через забор, я уже знаю. Обратно, постучав в окно санчасти, нам открыли, и мы перелезли в окно к себе в стационар. Ребята голодными глазами спрашивали, где пряники. Мы, разведя руками, рассказывали басню, придуманную мной. Ложился я в свою кровать уже сладко.

«Красиво жить не запретишь», – сказал дух, стащив у деда пряник.

Утром, как всегда, после завтрака нас направили на уборку сортира. Очки, конечно, я старался не чистить, были и так добровольцы, но пол в туалете мыть все-таки приходилось. Синяки у меня постепенно заживали, и тело приходило в норму. Нас старослужащие боялись трогать, чесоточников, только если пнут ногой один раз, но это было не смертельно.

За окошком все чаще светило солнышко, снега становилось все меньше, и весна вступала в свои владения. Из пяти месяцев, которые я должен был провести в учебке, оставалось два с половиной. Уж как-нибудь выдержу, думал я, лежа на кровати, но, конечно, о звании сержанта я уже даже думать не мог и был уверен, что мне не дадут из-за больших пропусков учений.

На следующий день мой курс лечения чесотки заканчивался. Ребята начали искать повод, чтобы загаситься. У одного получилось, оказался гастрит. Я тоже этим страдал от этой армейской баланды. У меня был жидкий стул, и я решил сдать анализы. Еще на два дня меня задержали в санчасти. Каждый день был очень дорог для меня. Это лишнее сэкономленное здоровье.

Самочувствие мое практически нормализовалось, и чувствовал я себя хорошо, и мозги работали лучше. Я себя настраивал на позитив. Я должен был доказать, что я нормальный пацан, а не какой-то чмошник.

Выписавшись из санчасти, я получил от каждого сержанта по несколько оплеух, высказав мне, какой я калич и как я вообще попал в армию. Каждый курсант, проходя мимо меня, что-то говорил другому, ухмыляясь. Один курсант, по фамилии Целищев, был мерзким и скользким. Он мне сразу не понравился, еще когда только мы попали в учебку.

– Ну чего мы опять из- за тебя, из-за чмошника, страдать будем.

Я ему в ответ:

– Ты рот свой закрой, сам ты чмошник.

Он не ожидал от меня такой прыти и решил меня ударить, но в ответ получил более сильный удар. Драка не завязалась, так как сержанты дали команду строиться. Первый день мой после санчасти в роте прошел быстро. Ночью меня поднимает сержант Моляров и дает конспекты, чтобы я переписывал. Каждый сержант, каждый день на разводе должен их был показывать командирам, как он подготовился к занятиям для учения курсантов. Я сразу понял, что это бессонные ночи, увидев, как другие вместо сна пишут конспекты по два-три часа, а бонус только один – освобождение от зарядки.

– Товарищ сержант, у меня вообще почерк плохой, я очень плохо пишу, – оправдывался я.

Моляров мне:

– Да и хрен с ним, с почерком, лишь бы было написано. Переписывай здесь, – говорил мне сержант.

Я, включив дурака, в его тетради начал такие буквы писать, что он просто был в шоке от моей писанины и послал меня спать, ударив меня в челюсть. Для меня это было самым хорошим вариантом, и я довольный лег в кровать.