Посадили нас в машины и повезли на станцию. Пересев на поезд, мы двинулись в город Ростов-на-Дону. Ехали мы где-то около суток, может быть, меньше, но добирались долго. Я себя начал плохо чувствовать и даже не успел понять, когда и где я успел заболеть. Состояние было такое, что лишь бы где-нибудь полежать. Помню, что одну партию оставили в учебке Персьяновке, а остальную часть в тридцать человек привезли в город Шахты. Когда мы вышли из электрички, на которую мы сели в Ростове, то командир нам сказал, что несколько километров нам предстоит сделать марш-бросок бегом и пешим шагом. У меня было помутнение в голове. Мне было очень плохо и хотелось упасть прямо на снег. Сил никаких не было бежать и идти. Это был самый тяжелый марш-бросок за мою службу, когда я больной с температурой бежал со всеми в неудобной шинели, и на спине весел вещевой мешок.

В отличие от Моздока, в Ростовской области было очень много снега и холодней на десяток градусов. За некоторое время, которое для меня было вечностью, мы добрались до своего места дислокации. Наступил уже вечер. Было темно. Нам выделили помещение без кроватей, и мы расположились на полу. Питались мы своими недоеденными сухими пайками. В сухом суточном пайке были две банки с кашами, гречневой и перловой, сухари вместо хлеба, чай и сахар. Я подошел к командиру и попросил таблеток от температуры. Через несколько часов он их нашел, за что ему спасибо.

Мне было очень плохо, и как больному человеку самому до себя. Вспоминал я о своей постели дома, жить не хотелось в тот момент, хотелось сдохнуть и не мучиться. Скорее всего, у меня начались последствия, когда я, не долечившись, уехал служить. Эту ночь нам пришлось спать на полу в помещении, в котором нам довелось находиться. Вечером с нами заниматься никто не хотел для расформирования нас по ротам, и из главных командиров уже никого не было. Ждать надо было следующего утра. Хорошо, что наш командир раздобыл где-то спальные мешки.

Эта ночь была самой спокойной за мою неделю службы. В голову лезли разные мысли. Было одиноко без земляков, но утешало лишь одно, что через пять месяцев я должен был вернуться к своим в Моздок. Я даже и не мог подумать, что болезнь моя начавшаяся перевернет всю мою службу наперекосяк, и для меня будет очень серьезным испытанием, где хорошего было очень мало. Я считал, что через пять месяцев, получив сержанта, у меня начнется сладкая жизнь. Если я бы знал будущее свое, что меня ждет за эти два года, то я бы, не задумываясь, совершил суицид над собой, но спасало одно, что с каждым прожитым днем я надеялся на лучшее. С человеческими качествами очень тяжело прожить на службе. Как правило, верховодят в армии отморозки и ублюдки, у которых святого ничего нет, кроме матери на гражданке.

Сержантская учебка.

Наступило утро. Подняли нас вместо шести утра в восьмом часу. Отвели нас в туалет и умыться. Чувствовал я себя неважно и спросил у старшего лейтенанта опять таблеток. После водных процедур нас повели первый раз в столовую. Получив завтрак в котелок, я сел, и от одного вида еды мне становилось еще хуже. Весь мой завтрак вместе с хлебом ушел на драку собаку. Два куска хлеба сидевшие ребята за одним столом разделили на четыре части. Попив чаю, я начал разглядывать столовую. Ели и пили все в шинелях и шапках. Зрелище было ужасающее. Таких столовых я никогда не видел даже по телевизору.

После приема пищи и мытья котелков нас, наконец, повели в казарму. Казарма была двухэтажной, и на каждом этаже располагались мотострелковые роты, в которых мы должны были жить и служить. Нас привели на второй этаж казармы четвертой роты. Когда я зашел в помещение, то я услышал знакомую музыку, играющую на магнитофоне. Сначала пела Татьяна Буланова песню «Напиши». Немного музыка скрашивала одиночество, но услышав песню Анжелики Варум «Зимняя вишня», у меня потекли слезы. Повеяла ностальгия по дому, когда мы с друзьями включали эту песню по несколько раз и обнимались с девчонками.