– Завёлся тут один маньяк, Энгриль его разыскивал. Думаем, от его руки и умер твой дядя.

– Что за маньяк?

– Его прозвали Душегубом. Промышляет уже два месяца. Сперва похищал и убивал только детей, но со вчерашнего дня занялся и взрослыми: убит Энгриль, а также пропал Васкер Чеф – свидетель, что накануне описал убийцу. Кроме того, Душегуб проник и ко мне в дом.

– К тебе? – исподлобья глянула я на Марка.

– Да, – почесал глаз здоровяк, – я помогал Энгрилю в расследовании, поэтому, видимо, и попал на карандаш. Чтоб его…

– Подозреваемые есть?

– Нет. Больше месяца мы с Энгрилем работали, проверили около десятка уродов, но никто не подходит на роль Душегуба.

Какое-то время прошли молча, поскальзываясь на сопливой грязевой дороге. Ветер злобно кусает за лицо и норовит залезть за шиворот.

Вокруг мелькают знакомые дома, знакомые люди, доносятся знакомые звуки и запахи. И всё тот же колючий стыд за безразличие. Что уж поделать, никогда я не любила Гавару.

– А сколько детей убил Душегуб? – сорвалось у меня.

– Зачем спрашиваешь?

– Да так… просто…

Марк скосил глаза, вспоминая:

– Четверо. То есть пятеро.

Прилично для такой маленькой дыры.

А вот и дом Энгриля – унылая темница, в которой мне довелось провести четырнадцать лет жизни. Одноэтажный дом с покатой красной крышей, местами обнажённой кирпичной кладкой и просто-таки микроскопическими окнами, отчего, помню, внутри и не бывает светло.

Раньше перед домом росло пять яблонь – осталось лишь три. Сухие ветви корчатся в агонии – в детстве я этих страшил даже боялась. Они напоминали чудовищных демонов из страшных сказок. Дядя отчего-то не умел придумывать добрые…

– Почему из трубы валит дым? – кивнула я на седой эфирный столб.

– В доме сейчас Сэм. Ты должна его помнить: вы вместе ходили к госпоже Гай на занятия.

Да, конечно же, тот самый гиперактивный кудряш. Пятнадцать лет назад ни за что бы ни предположила, что он станет полицейским.

– И что он там делает?

– Осматривает место преступления, улики ищет.

– А ты?

– А что я? – брякнул Марк с искренним недоумением.

– Разве не ты должен этим заниматься? – уточнила я.

Отворив калитку, я первой вошла во двор. В глаза бросается эхо чистоплотности дяди: листьев на земле почти нет, никакого мусора.

Марк меж тем тянет с ответом.

– Ты ничего из нашего разговора не поняла… В общем, я уже три года как не работаю в полиции…

Я даже остановилась невольно:

– И взялся расследовать это дело, чтобы вернуться на службу? – кинула я через плечо.

– В том числе.

– Эй, там! – выкрикнула физиономия из окошка, – Марк, кто с тобой?

– Это Кейт. Помнишь её?

Видимо, нет, раз так долго скрипят шестерёнки у него в голове. В конце концов, он просто махнул рукой, призывая входить. Марк нетерпеливо подтолкнул меня к двери. Пора зайти в гости к покойному дяде.

Стоило переступить порог, как на меня хлынул до боли знакомый запах. Да, именно так и воняла моя берлога. Пол скрипит именно так, как и должен, всё вокруг именно такое, каким и должно быть.

Тесная прихожая: справа на вешалке висят куртки, пальто и шарфы. На антресолях впитывают пыль старые коробки и банки. У стены в ряд выстроилась обувь, заботливо подлатанная и неизменно вычищенная. Как рассказывал сам Энгриль, его к чистоте и порядку приучил отец-военный. Один из последних военных на Земле.

Оставляя на полу грязные следы, я свернула из коридора налево. Вот и центральная комната в доме – кабинет дяди. Справа стоит громадный пузатый комод с ещё довоенными фотографиями родителей Энгриля. Позади него припрятаны веник с совком. Стена по правую руку увешана выцветшими картинами вперемежку с любимыми дядиными гербариями. Сохранился даже тот, что когда-то делала я. Две двери: одна ведёт на кухню, другая – в спальные комнаты.