Она стояла, опустив голову, обвязанную бесцветным платком, опустив руки с распухшими от стирки пальцами, сжав бескровные губы на исхудавшем бледном лице и молча просила, просила за своих детишек, которых не на что было обуть и одеть, просила за свою судьбу горькую, что выпала ей, просила молча, шепча слова, едва различимые. Когда она закончила, Его Превосходительство вытащил из ящика стола коробку и открыл её. Там лежала стопка пятирублёвых купюр и немного мелочи. Он взял одну купюру и протянул ей:

– Возьми матушка, обновку купи себе и детям; терпи мать, терпи, жизнь на то и дана, чтобы сносить лишения, которые выпадут, ибо в конце пути тебя встретит Бог, который спросит: «Всё ли сделала, чтобы остаться человеком и не опуститься? Терпела ли судьбу, выпавшую на долю твою? Заботилась ли о детях по мере сил своих и возможностей? Чтила ли Бога своего или возносила хулу на него?» И когда ты ответишь на все его вопросы – «Да, Бог мой, чтила тебя и терпела лишения и стойко сносила всё, что выпало на долю мою и не пала духом вконец и детей подняла», тогда Бог впустит тебя в Царство Божье и отдохнёшь ты в радости там от невзгод земных и возрадуется душа твоя в жизни вечной, которая в награду будет тебе дана. Так что ступай, живи, трудись и в церковь ходи, ходи не забывай. Ступай.

– Благодарствую покорно, батюшка!

Женщина подняла на Ивана Ильича свои светлые голубые глаза, подошла к нему и припала к его руке. Затем молча, вдруг устыдившись, быстро ушла.

Иван Ильич взволновался от слов своих и поступка женщины, встал из-за стола, подошёл к окну и стал думать о судьбах людей, о том, какие они разные…

Наступило время обеда и, несмотря на то, что посетителей было несколько человек, господин градоначальник прекратил приём, вышел из кабинета и направился к экипажу, который в это время всегда ждал его у крыльца управы. Сев в него, он отправился домой.

В это самое время жена его – Марья Дмитриевна, приводила себя в порядок, сидя перед зеркалом французской работы, которое подарил ей папенька по случаю свадьбы. Оно было овальной формы и вставлено в резной багет ручной работы, покрытый позолотой, как требовала мода и парижский стиль помпезного ампира. Хозяйка была горда собой; в её подчинении находилось около пятисот душ крепостных крестьян в имении, доставшемся от матушки – дворянки, отчего она имела солидный ежегодный доход, который не тратила, а рачительно вкладывала в ценные бумаги и облигации. Муж её тоже был весьма состоятельным человеком; помимо жалования бургомистра он имел долю в торговых оборотах своего брата, унаследовавшего дело своего отца-купца.

Марья Дмитриевна была всем довольна кроме одного: душа её страдала от бездетности. Думая о муже, она думала о детях, которых у неё нет и, скорее всего не будет. Ей минуло сорок лет и на лице её стали проступать признаки увядания: маленькие морщинки под веками после дурно проведённой ночи, складочки на шее, которые можно спрятать под воротник платья; всё это говорило о том, что её женский век подходит к концу, а наследников всё нет и нет. Однако это обстоятельство сильно не тревожило её, ибо натура у неё была непоседливая и верила она, что «если Бог захочет, то даст ей ребёночка, если не от мужа, то от кого?» Эти мысли порой посещали её в такие часы, когда она осматривала своё лицо и натирала его кремами, присланными из Франции подругой, с коей училась в консерватории и жившей под Парижем со своим мужем Анри.

Она присылала ей длинные письма, где рассказывала про свою жизнь там, – про нравы, моду и погоду, приглашая к себе в гости, на что Марья Дмитриевна всегда отвечала, что муж занят на государственной службе, а одной ей ехать не с руки. Та отвечала: