Чем мы моложе, слабее, тем большая окружает нас забота. В детстве за нас дрожат родители. Малейшее нездоровье, малейший жарок повергают в смятение весь дом.

Мы начинаем вырастать. Те же заботы сопровождают нас. Родители хотят знать всё о наших мыслях и чувствах, следят за всяким нашим шагом. Интересуются нашими товарищами; одним словом, будь это возможно, жили бы, так сказать, в нашей душе.

И такой близкий надзор нам обыкновенно не нравится.

Мы им тяготимся и стараемся освободиться из-под него. Сколько невидных, незаметных для постороннего глаза, но тяжелых драм происходит во всех почти семьях в ту пору, как дети стараются дать почувствовать родителям, что они им уж не нужны; что, принимая их заботы о внешней их жизни, они, дети, уже не пустят их в свой внутренний мир.

Дети стараются завести связи на стороне. Товарищи и жаркие молодые споры о предметах, которые молодежь считает недоступными для отцов, первые проблески любви, широкие мечты о будущем, надежды провести разумную и полезную жизнь, – от всего этого старших обыкновенно держат в стороне.

Молодежь справляет одна праздник молодости, справляет его эгоистично, забывая тех, кто старался вложить и развить в ней то добро, которое она сейчас в себе чует. Она забывает, что всё в жизни имеет свои корни, что свои лучшие мечты молодежь не сама сотворила, а получила их в наследство, как плод усилий и развития многих поколений.

А жизнь кипит, бьет могучим ключом. Кипит и молодость, бросая направо и налево без расчета бездну чувства, которого сознает в себе как бы неиссякаемый родник…

Но жизнь сплетена не из одних роз. И, сперва незаметно, как бы случайно, а потом всё чаще и чаще, систематически, начинаются первые разочарования, первые недоумения, первые страдания. И, чем более у человека чутка душа, тем раньше и сильнее начинает он страдать.

И самое тяжелое, самое постоянное страдание такой души заключается в том, что редко встречает она полный отклик на свои привязанности. Почти никогда, а чаще и совсем никто не ответит привязчивой, глубокой душе с тою полнотою чувства, какое дает она тем, кого любит, и эта недостаточность людского расположения составляет источник постоянных, быть может, искусно всю жизнь скрываемых под оболочкою беззаботности и безразличия, но жестоких мук.

Странно, что те люди, которые, казалось бы, по своей даровитости, восприимчивости, отзывчивости, по тому пламенному сочувствию, которое они несут людям, должны бы быть особенно ценимы, – эти люди чаще всего и страдают всею остротою одиночества. Вспомните трагизм пушкинского «Эхо». Именно те люди, которые греют всё живое, как бы вынашивают в сердце своем всю вселенную, на всякий крик бытия «шлют свой ответ», – этим людям и нет отзыва.

Когда вчитываешься в биографии таких людей, как Байрон, которые пришли в мир с невыразимыми сокровищами любви, полные самоотвержения, поражаешься: как невыносимо страдали они от недостатка сочувствия к ним. И, если, измучась, оскорбленные невниманием к ним людей, окоченев от холода жизни, они, наконец, бросают жизни и людям страшные проклятия, – кто же в том виноват?

Это – недоразумение, стоящее вне воли их и вне воли людей. Их широкая душа жаждет тех же громадных, абсолютных чувств, какими полны они сами. Но разве способны мелкие люди, из которых состоит весь почти мир, на большие чувства? И, кроме этого крушения надежд на великие привязанности, которые одни дают красоту и смысл жизни, сколько других, бесконечных и постоянных разочарований! Неправда торжествует, наглый порок подымает голову; идеальные стремления разбиваются жизнью одно за другим… И не раз опускаются у человека руки в том труде, к которому он призван. И нет в жизни тогда лучшей поддержки, как близкие люди.