И пока Главный Судия размышляет в беспокойстве, дочь смотрит в списки и не различает слов. Она снова вслушивается в далекие голоса.

– Расскажи мне о Смерти, Эвридика. Расскажи, и я спою о ней!

– Она прекрасна, эта Темная принцесса Смерть… Руки ее как белые лилии, волосы как грозовая туча, она высока, стройна, ее глаза как темные зеркала, в них вспыхивает звездный свет, от нее веет покоем и тихой радостью.

– Ты слагаешь песни не хуже меня, милая моя женушка. Но отчего ты так зовешь ее? Кто сказал тебе ее имя?

– Никто, я сама его придумала.

Жаркое лето шло на убыль. Вечерами становилось прохладно, и Орфей все чаще уходил бродить по полям и рощам один. Эвридика не возражала и не сетовала на одиночество, природа увядала, готовясь к зиме, и она слабела – вместе с ней. Так было всегда, зима была временем сна и отдыха – ее нельзя было отменить, только пережить – до следующей весны.

Облик прекрасной, бледной принцессы заполнял теперь все мысли певца. Когда спускалась на землю ночь, он шел на берег ручья и там, в тишине и лунном свете, рождались нежные, печальные мелодии. И чем ближе подступало время ветров и дождей, тем прекраснее становились его гимны, воспевавшие принцессу Смерть. Природа угасала, а они набирали силу. И чем величественнее звучал новый гимн, тем жарче были объятия Орфея и Эвридики, когда он возвращался домой. Одиночество и печаль сменялись стремительно пролетавшими часами, полными страсти и неги. Холодное дыхание вечности растворялось в блаженстве и неистовстве желаний. Из смерти в жизнь. Изо льда в пламя. Жар объятий нежной, трепетной подруги заставлял Орфея все сильнее жалеть темную принцессу, одинокую узницу Долга, не ведающую любви и ласки. И тем прекраснее были его песни о ней.

Иногда он не понимал, в кого влюблен больше – в свою жену или в придуманный ею образ, завладевший его мыслями. И хотя страх порой сжимал его сердце, он успокаивал себя тем, что образ этот – всего лишь выдумка Эвридики, и поклоняясь ему, он в действительности, лишь отдает дань прекрасной и доброй своей подруге, ее нежной, любящей душе, ее щедрому сердцу.

Ветреным, дождливым вечером, в сгустившихся сумерках, когда Орфей сидел на ступеньках, подкручивая колки лиры, невдалеке показалась женщина. Она шла медленно, словно в раздумье, останавливалась, оглядываясь вокруг – как если бы была не уверена, что идет в правильном направлении. Темно-синий плащ скрывал фигуру, край его, наброшенный на голову, не позволял разглядеть ее лицо, только золотистые волосы выбивались из-под плотной ткани, ветер подхватывал пряди, а она нетерпеливо перехватывала их и прятала обратно.

Певец заметил ее, когда она была уже совсем близко. И вскочил на ноги, внезапно поняв, кто перед ним.

– Мама?!

– Здравствуй, сын. Рада встрече с тобой. Как здоровье жены твоей, Эвридики?

– Она спит, мама. Я разбужу ее…

Он бросился к двери, но Каллиопа остановила его.

– Нет. Я пришла не к ней – к тебе.

– Ты не хочешь увидеть ее?

– Не сейчас, Орфей. Может быть, позже.

Она опустилась на ступеньку, и похлопала рукой около себя, приглашая его сесть рядом. Он повиновался.

– Что-то случилось, мама? Ты – редкий гость.

– Расскажи мне о твоем новом увлечении, сын.

– Я не понимаю тебя.

– Тогда расскажи мне о своих новых песнях, Орфей. О гимнах, воспевающих Смерть. Разве это тема достойная тебя?

– Смерть – часть нашей жизни, мама. Тебе ли не знать об этом? И что плохого в моих гимнах? Разве они не так же мелодичны и прекрасны, как и все остальное?

– Зачем ты зовешь ее, Орфей? Зачем ты просишь Смерть о встрече?

– Я не зову ее, мама. Я просто пою о ней. О Темной принцессе, узнице Долга, прекрасной девушке, которая не властна распоряжаться собой, которая освобождает других и не свободна сама. И это ведь просто поэзия, мама. Фантазия, полет воображения – не более того. Вряд ли она слышит меня.